к груди, от отчаяния «завожу»… «перепелочку» – ту, что когда-то пел мне отец:
«А у перапелачки грудка болит.
А у перапелачки грудка болит.
Ты ж мая, ты ж мая, перапелачка!
Ты ж мая, ты ж мая, невяликая!»
Не перепелочка, – именно «перапелачка», именно, «невяликая», именно «мая» – этого требует лекарское заклинание.
В наивных строках подробно перечисляются все больные места. В нежной мелодии, порожденной любовью, – страшная сила… И я слышу, как выравнивается дыхание крохи. Он делает вдох, потягивается и, зевнув, наконец, засыпает у меня на груди.
Я не знаю, как это можно назвать. В нас еще масса каких-то нерасшифрованных доморощенных тайн и способностей.
VI. Приглашение к исповеди
1.
Как только уходит усталость, жизнь начинается снова. Но что-то мешает к ней относиться серьезно. Серьезна лишь боль – в любых проявлениях.
Женщины живут дольше, но и мучаются больше мужчин. Для женщины боль – величественная сторона бытия. Потому они – и серьезнее, и терпеливее, и основательнее, представителей сильного пола.
Сегодня предпоследний день в Лондоне. Мы отправились на знаменитую Оксфрд Стрит делать покупки. Мы – это я и две приятные дамы из нашей группы. У обеих – взрослые дети. Ростом обе выше меня. Спасибо, что не на много: у высоких – широкий шаг за ними – трудно угнаться, и приходиться смешно семенить.
Они просили переводить в магазине с английского. Но какой из меня переводчик!? Ища себе свитерок – убедился, что на практике (интуитивно) они понимают язык куда лучше меня.
Женщины – чудо создания. Для простоты буду звать их «светленькая» и «темненькая».
Мы оказались хорошей компанией – нам было весело.
Я никогда раньше не был в восторге от собственной внешности. Но с некоторых пор, время с особым усердием занялось моею персоной. Как будто ему доставляло садистское удовольствие выщипывать волосинки на черепе одну за другой, выращивая, при этом, настоящие заросли в носу и ушах, растягивать щеки, чтобы висели мешками, врезать отвратительные морщины на лбу и у рта, иными словами, делать все, чтобы я ненавидел препротивную рожу, выглядывавшую на меня из зеркал.
Бывает красивая благообразная старость. А бывает такая, что удивляет, как окружающие могут такое терпеть. И хочется плюнуть в лицо. А еще: почему сознающегося в своем безобразии, называют кокеткой? Это не справедливо!
Последняя надежда старичков – синдром аленького цветочка. Помните в сказке, заколдованное чудовище с обаятельным голосом?
Суть в разительном несовпадении зрительного и слухового восприятия. Так пусть эта мысль обольщает, помогая мириться со старостью.
Выбравшись из подземки, какое-то время мы порхали по Оксфорд Стрит, о которой я упоминал. Здесь мало проспектов, но много улиц типа московских Петровок, Дмитровок или Неглинных.
Паутина нешироких улиц не дает поднять головы, оглядеться.
Ты погружаешься в город, становишься его пленником, пока не натыкаешься на площадь, набережную или парк, где можно «расслабиться».
Хотя у британцев есть глагол «отдыхать» (to rest), из-за ущербности его стараются избегать: в нем нет ответа на фундаментальный вопрос, «с какой целью?»
Англичанину – ближе понятие (to relax) – «расслабиться», прямо указываующее на результат действия. То же – со словом «кушать» (to eat).
Вспомните Винни-пуха: «Не пора ли нам подкрепиться?». Слово «refresh» – «освежиться», «подкрепиться» – непосредственно информирует о результатах процесса обмена веществ: подкрепление запасов энергии, освежение и обновление сил. Так фундаментальность господствующего образа мыслей сказывается на языке.
Наконец, мы «впорхнули» в роскошный универмаг (второй или третий дом от подземки на запад по северной стороне Оксфорд Стрит).
Овальный атриум напоминал чрево гигантской рыбины, куда однажды занесло Гулливера с товарищами. Эскалаторы вели вверх к опоясывающим атриум галереям. От них во все стороны разбегались торговые залы.
Потолок напоминал перевернутый овальный бассейн. Там, подсвеченные изнутри витражи всех оттенков синего цвета (от светло голубого, по краю, до темно синего у самого «дна»), создавали эффект глубины. «Дно» пронизывалось золотыми прожилками, осенявшими торговый «Содом».
Окружающая изысканность для своего выражения требовала изысканных слов. «Офигенно!» – произнесли мы в один голос и расхохотались. Смеяться вслух – привилегия узкой компании. До этого в лондонских дебрях и снах я не мог позволить себе такой роскоши.
Когда легко дышится, когда забыты усталость и боль, люди – так мудры и спокойны, так ироничны, так хорошо понимают друг друга, что им начинают завидовать.
Вот и сейчас отыскался завистник. Оказывается, он давно шел за нами – упитанный дядька лет так за пятьдесят.
Здравствуйте! Я из Балтийска, – признался он, – Я здесь – за товаром. Английский знаю постольку поскольку… А обходиться долго без русского – темечко ноет. Вот – пёрся за вами и слушал… Город, вроде, большой, а словом перекинуться не с кем.
Здравствуйте, – поздоровался я. – Ну что с вами делать? Перекиньтесь. Только учтите, у нас мало времени. А на счет темечка, – говорят, хорошо почитать вслух стихи.
Думаете, помогает?
Проверено. Я видел тут книжную лавку. Есть – и на русском… Советую, купить. Простите, уж, коль задержал. Всего доброго!
Я свернул разговор, заметив масляный взгляд толстяка на моих «подопечных». Кроме того, от него невозможно разило то ли пивом с «таранькой», то ли грязной одеждой, то ли одновременно тем и другим.
Тут закартавил, как попугай, и захлопал в ладоши хухр: «Б’аво! Б’аво! Б’аво!»
А ты что здесь делаешь?! – возмутился я. – Марш на улицу! Здесь для тебя мало воздуха!
Хухр испарился. Услышав решительный тон, толстяк поспешил удалиться, но у порога остановился. В глазах был вопрос: «Интересно, что этот старый козел будет делать с двумя!?» Я выпятил грудь, дескать, не твоего ума дело, приятель, вали, пока цел!
А вы сами уверены, что стихи помогают? – поинтересоваась «темненькая».
По крайней мере, хуже не будет.
Занимаясь покупками, вглядываясь в калейдоскоп женских лиц и сравнивая их с лицами своих спутниц, я сделал решительный вывод, что последние просто обречены быть самыми лучшими. У них нет выбора. Этим даже нельзя гордиться – всего лишь диктат обстоятельств.
У нас на женщин возложена чудовищная ответственность.
Лишенный перспективы мужик не живет, а выпендривается. Не его вина, что «российская катастрофа» в основном, поразила мужское начало, так что остается лишь хорохориться и куролесить. Поэтому в каждой даме сидит прокурор.
А в джентльмене, даже если он сделал карьеру, достиг приличного положения и является образцом семьянина, – ощущение поднадзорности.
И красота предназначена не для конкурсов, – это средство спасения нации там, где мужские возможности снедают спесь и упадок. Должно быть, именно это имеют в виду, когда говорят, «красота спасет мир». Не мир, разумеется, а какой-нибудь дошедший до края, ослепший от зависти Богом забытый народец.
Мы покинули универмаг, выполнив свои планы и, оформив бумаги для возврата налогов при выезде.
