«Вот и прекрасно, – продолжал Мей. – Я только недавно вернулся в Египет. Когда уезжал, поручил своим людям вас опекать. Надо сказать, вы вели себя легкомысленно и оказались на грани гибели.
Вас с трудом удалось отбить у толпы и доставить в мой дом. Я сообщил начальнику госпиталя, что раненого нельзя транспортировать. И ваше начальство прислало сюда персонал.
Вас ценят, Эвлин. Вы прибыли лейтенантом… Года не прошло – вы уже капитан. Рад оказать вам гостеприимство, капитан Баренг.
Надеюсь, опасность уже миновала. Надо только набраться терпения. Вы меня понимаете?»
Я замигал. А он рассмеялся: «Единственное, чего я желаю, это что бы у Нила было одним другом больше».
Я долго не мог двигаться самостоятельно. Время от времени испытывал граничившую с обмороком слабость. Но скоро мне предоставили кресло-каталку.
Хозяин большей частью отсутствовал. Но в случае необходимости, я мог колокольчиком вызвать слугу. А кресло с колесами давало кое-какую свободу.
Уже почти ничего не болело. Сознание казалось незамутненным, и я рассуждал по стариковски: «Едва стихнет боль, отойдет усталость, и мы – опять молоды и свежи».
Ни о чем не хотелось думать специально. Мысли гуляли свободно. То, что произошло на базаре, представлялось чистым безумием.
Иногда удивляешься, как получается, что, одолев лабиринты абсурда, ловушки кошмаров и безумие пропастей, в которые увлекают нас сны, мы, однако же, просыпаемся в здравом рассудке… или в сравнительно здравом.
У противоположной стены, как я уже говорил, стоял книжный шкаф. Путешествие к нему и обратно – к постели было теперь мне по силам.
Добравшись на колесах до шкафа, я чуть-чуть отдыхал, потом открывал застекленные дверцы и, подкатившись вплотную, знакомился с фолиантами: вытаскивал их, иногда привставая в кресле, разглядывал иллюстрации, читал оглавления и места, выделенные рукою хозяина. Здесь были хроники всех времен и народов, самых разных изданий, включая и рукописные.
Стояли ряды томов по истории, географии, экономике, религии, медицине, военному делу…
Внизу находились незапертые выдвижные ящички. Выдвинув первый из них, я обнаружил тетрадь с короткими, казалось бы, не связанными друг с другом выписками, что мне напомнило строфы Корана. Я стал читать и не cмог оторваться. Вот только – некоторые из них, что врезались в память:
«Коран старше языка, на котором написан. Коран даже не творение Господа, а Его суть – Его гнев, Его милосердие, Его справедливость».
«Терпение – лекарство от всех болезней».
«Исламская культура зачастую сводится к „муджамаляту“ – умению говорить то, что от тебя хотят слышать».
«Араб не может признать себя виноватым. Либо он прав, либо ответственен кто-то другой: судьба – „кадар“, воля Аллаха и пр.»
«Планировать свои действия для мусульманина значит замахиваться на волю Аллаха. Однако, если все же приходится это делать – он говорит: „Иншалла“ (если будет на то воля Аллаха)».
«Толкование» священного текста означает повторение одной мысли другими словами. Толкователь при этом не несет никакой ответственности.
Эта склонность, толочь воду в ступе, сказывается на психологии верующих.
В раннеисламском средневековье, в эпоху творческого ислама были «Сказки тысячи и одной ночи», открытия в математике, астрономии, медицине и еще очень многое. Застой привел к догматическому повторению, к словам ради слов. Слова завораживают арабов. Не проходя через фильтр логики, они сразу воздействуют на эмоции и доводят до взрыва неистовства или восторга.
«Чем невежественнее народ, тем больше в нем самомнения. Египтяне считают себя лучшими людьми на Земле, а своей „Исторической миссией“ – творение цивилизации (не больше не меньше!). Хотя со стороны – выглядят совершенно отсталыми, неспособными к прогрессу, ленивыми, не обладающими выдержкой, дисциплиной, лживыми, замкнувшимися в успокоительном невежестве и убеждении в своем превосходстве над всеми неверными».
По мере чтения, мне становилось хуже. Я чувствовал: нож, вошедший мне в спину, и эти строки были из одной «стали» и свидетельствовали об одном и том же. Но остановиться не мог.
«Один старый араб говорил мне: „Дети и собаки признают только силу. Пока вы сильны, они готовы слушаться, виляют хвостами и славословят. Время от времени они проверяют вас. И если в очередную проверку вы обнаружите слабость, они выйдут из повиновения и перегрызут вам глотку. Поэтому старшие должны находиться все время в форме, а младшие – постоянно наращивать силу для решительного броска к горлу того, кто на горе себе их вскармливает“. Слова эти кажутся жестокими, но в лозунгах „Родина или смерть“, „Вера или смерть“ содержится еще большая жестокость, выражающая презрение к своему народу.
Мудрые вожди предпочитали сдаться превосходящему противнику, чем загубить свое племя и отнять у него шансы на будущее. Но ислам поступает иначе: идя в атаку, он прячется за живою стеной из детишек и женщин, доведенных до слепого неистовства. Приверженцы таких мер заявляют: „Мы считаем необходимым, убивать детей, чтобы избавить от жизни во враждебном Богу окружении“.
Мир вокруг переменчив, устремлен к прогрессу и благосостоянию. Ислам, „скроен“ на средневековых рабов и будет делать все, чтобы верующие продолжали оставаться такими. А достичь этого можно лишь, объявив священную войну всему новому».
«Ислам вошел в полосу самоутверждения. Он не принимает научной мысли, но не прочь воспользоваться ее плодами, особенно, в военной области. Это свидетельствует о новой волне варварства, готовой покончить с цивилизацией».
Прочтя эти строки, я испытал тревогу, похожую на ту, что вызывают первые признаки землетрясения. Я сделал паузу и продолжал читать. Теперь автор как будто пытался стряхнуть с себя наваждение.
«Наш разум открыт. Мы готовы изучать не только разумность одних, но и глупость других, и суеверия третьих».
«КАББАЛА (предание) считает, что в переставленных буквах Пятикнижия (основная часть Библии) содержится имя Божье. И тот, кто узнает Тетраграмматон (шифр состоящего из четырех букв имени Господа) и сумеет правильно произнести его, – сможет творить мир, как создатель».
«Жизнь так жестока, бездарна и несовершенна, что есть подозрение: человечество не доросло до серьезного Бога, и нас контролирует дилетант-самоучка… Благоразумнее оставаться в неверии, чем всякий раз приходить к таким выводам». – эта мысль показалась непозволительно дерзкой. Она так «напрягла» и поразила сознание, что руки мои разжались; тетрадь соскользнула на пол.
Я впал в забытье, а очнулся уже в постели. В кресле напротив сидел Александр.
Эвлин, постарайтесь больше меня не пугать. – сказал он.
А я совершенно здоров! – я, действительно, чувствовал прилив сил: мне приятно было видеть его у постели. Я не помнил отца. Он умер, когда мне не было и трех лет. Глядя на Мея, я вдруг подумал, что вот таким вполне мог быть мой отец – заботливый, сильный, загадочный, достойный гордости и еще совершенно не старый.
– У меня хорошая новость! – улыбнулся граф. – Из Лондона сообщили, у вас родился сынишка. Его тоже назвали Эвлином. Поздравляю!
Это было уже чересчур! Волна буйной радости накрыла меня. Я захлебнулся от счастья – Силы снова оставили. Их не хватало даже на то, чтобы вытереть слезы.
– Успокойтесь, – сказал Александр, накрывая мою ладонь своей, – поправитесь…получите разрешение съездить домой, устроить дела. Я позабочусь.
Но брать в Египет семью не советую. Видите, что здесь творится.
Не знаю, как вас благодарить!
– За что? Мы ведь друзья!
Я осмелел:
– Граф, я давно хотел вас спросить.
