Имя мало, что мне говорило: то ли слышал где-то о нем, то ли видел портрет в Галерее, когда, несся по залам, не включая карманного гида.
Подозвав игравшего с хухриком мальчика, она представила: «Мой сын Смит». Одернула на Смите курточку, провела ладонью по темной головке и отпустила кормить птиц, наказав: «Будь осторожнее! Не лезь в воду.» Потом сообщила:
Мой муж Ли работает банковским служащим.
Клерк?
Менеджер. Его родители давно приехали из Гонконга. Ли мечтает побывать на исторической родине. Но все как-то не получается. Много работы.
Кажется, вы уже всех мне представили… кроме себя.
Она улыбнулась, секунду помедлила и… назвала свое имя.
Ее голос был едва слышен, но я содрогнулся, как будто над ухом пальнули из пушки: «Клео Птоломей». Я невольно воскликнул: «Ее давно нет!»
– Многих давно уже нет… – сказала она, – царица Клеопатра Птоломей «ушла», хлопнув дверью. Дочь Графа – Клео Птоломей – убита погромщиками… Я правнучка ее брата Клавдия и праправнучка известного вам Александра Птоломея.
– Допустим. Но почему именно меня вы встречали в Хитроу? Вы меня даже не знаете…
– Мы знали вас еще до отлета сюда.
– Через хухра!?
– А почему бы и нет? Он хоть и шалунишка, но добр и необыкновенно чувствителен.
Я вспомнил, как в Британском музее хухрик падал без чувств от музыки Шнитке, и спорить не стал.
– Выходит, через него вы знали обо мне все.
– Скажем так: все, что нужно было.
– А что было нужно?
– Для нашей семьи Александр не менее значим, чем Магомет для Ислама. Эвлин Баренг – часть жизни Мея, его сбывшаяся надежда. А вы, получается, – душеприемник Баренга. Ни больше, не меньше.
– Какая там сбывшаяся надежда! Баренг потерпел полный крах!
– Вы не все знаете.
– А что знаете вы? Я хочу ясности.
– Мне известны все ваши сны.
– Прекрасно!
– А теперь вы хотите спросить про бумагу, которую в госпитале показал Эвлину хедив.
«Приговор?»
Вам показалось. Это было послание консула, которое Гарри доставил хедиву. И вот его текст. Всего несколько строк: «Ваше Величество, если желаете сохранить власть, если любите эту страну, дайте ей передышку, – сделайте все, что Вам скажет доктор. Доверьте Египет Баренгу, как доверяли собственное здоровье». Подпись. Печать.
Вот как!? Разве Баренг тогда не погиб!?
Даю историческую справку, – женщина достала из сумочки какой-то листок и прочла: – «Майор Эвлин Баренг (впоследствии лорд Кромвер) добился положения выше первого министра хедива, провел административные и хозяйственные реформы, которые отодвинули катастрофу и, сохранили в Египте стабильность на протяжении шестидесяти лет». – Закончив читать, Клео добавила: Александр пытался назвать перед смертью имя Лорда. Сил хватило только на первых два звука.
Откуда вы знаете?
Аарон.
Что означает «впоследствии лорд Кромвер»?
За выдающиеся заслуги в этой стране иногда присваивают титул лорда.
Сообщение Клео с трудом укладывалось в голове. Но радость уже просачивались сквозь сдерживающие препоны, как будто, и в самом деле, я мог быть причастен к событиям прошлого.
Хотя на всем, происшедшем лежал трагический отблеск, дело теперь прояснилось на столько, что дало себя знать мое легкомыслие.
Старый Кромвер с внучкой, обойдя озеро и, оказавшись на противоположном берегу, прощаясь, махали руками. Моя «незнакомка» и мальчик ответили… Я почему-то тоже не смог удержаться.
В музее Тюссо (через пару кварталов отсюда) меня вовлекли в вихрь событий, следствием коих могла стать жизнь этих милых аристократов. «Ах, шалунишка!» – погрозила мне пальчиком Клео: она прочла мои мысли, как читали их хухр и… моя супруга. Мы рассмеялись. Я сказал:
Разве можно такое вообразить серьезно?
Действительно, фантасмагория! – согласилась она. – И зацепиться как будто бы не за что. Хотя, если подумать… Помните день, когда время для вас, как будто остановилось?
Я вспомнил разговор с Александром. Тогда мне, действительно, показалось, что время остановилось и больше уже ничего не случится.
– Думаю, всякое еще будет… – сказал тогда Мей. – Но одиннадцатое июля…
– Мой день рождения! – Перебил я его.
Ваш день рождения, Эвлин, совпал с поворотной точкой кампании, – закончил мысль Александр.
«Одиннадцатого июля, в мой день рождения, бомбили Александрию! И во сне и в действительности! Это что – совпадение?!»
Вся история – цепь совпадений! – заметила Клео.
Старый Кромвер и девочка удалялись в бескрайнее Поле в сторону Храма – к счастливым «крошечным человечкам». И скоро среди них затерялись.
Клео провожала меня в направлении станции «Бекер Стрит».
Ее сын не желал идти рядом. Пока мы беседовали, он описывал около нас траекторию, немыслимую для воспитанных англосаксонских детей, гудел, подавал команды, свистел, разговаривал басом, пищал, наполняя пространство брызгами юного воображения.
Хухр, как мог, ему подражал, а потом вдруг исчез.
Не прошло и минуты, как Смит закричал, указывая за шпалеры ограды: «Смотрите! Смотрите! Он – там! Что он делает!?» – Мальчик извивался от хохота.
В той стороне как раз находилась мечеть. Ее арочная колоннада окаймляла прилегавшую площадь. Золоченый купол сиял, как второе солнце, восходившее среди дня.
В столице России мусульман – триста тысяч. Но главная мечеть города, рядом со здешней, выглядит лилипутской. Олимпийские сооружения почти полностью заслонили ее от Аллаха, что, не могло, вероятно, не навлечь его гнева.
А здесь указующий в небо перст минарета торчал над домами, точно маяк. По балкончику муэдзина (на самом верху) бегал хухр. Найдя мегафон, он, не ведая, что творит, затянул во все горло: «А-а-а-а-а!».
Я погрозил кулаком и жестами приказал слезть немедленно, но всерьез не сердился: при всей его прыти, им двигало не коварство, а детская шалость. Не все мы так откровенны. Но, внутренне, поголовно этим грешим.
В отличие от людей, у которых «незнание от ответственности не освобождает», Аллах оказался более милостивым.
Он позволил негоднику безнаказанно возвратиться в объятия Смита. Взявшись за руки, они топтали траву, кувыркались, визжали, показывая друг другу язык.
Я чувствовал обволакивающее землю тепло. В океане вовсю «кочегарил» Гольфстрим.
Если климат изменится и, как поговаривают, теплые струи уйдут к другим берегам, здесь будет не слаще «Сайбирии».
Беседа с Клео была легка, как обычно случается с незнакомыми собеседниками.
Раз в поле зрения оказалась мечеть, мы коснулись в разговоре Ислама. Клео считала, что последний, по всей видимости, «прозевал» реформацию.
– На манер европейской? А что в ней хорошего?
– Лично мне – все равно. Я не верующая. Разумеется, и внутри реформации – не все однозначно. Но она хотя бы не стремится сдерживать мысль, способствует сближению христианских церквей и клянет
