шероховатостей камня. Внизу лиловым маревом разливался холодный фороцидовый мир. А вокруг — непроглядная ночь. Дмитрий вползал в самую ее гущу и чем выше он забирался, тем враждебнее становился камень. Скоро он почувствовал, что дальше двигаться невозможно: наклон стал отрицательным. Стена теперь нависала над головой в виде свода, отталкивая от себя человека. Он подтянулся в последний раз и замер… Наконец-то вновь зазвенел, колокольчик. «Иди на правый карниз», — командовал диктор интерпретатора, а Дмитрий подумал, что за часы блужданий этот однообразный голос стал для него родным.
Юноша продвинулся вправо, пошарил рукой, но никакого карниза не обнаружил. Переместившись еще правее, он закрепился на новом месте, протянул руку и наткнулся на стену, стоящую под прямым углом к той, по которой карабкался. Скоро он нащупал в смежной стене опору для правой ноги и занял такую устойчивую позицию, что смог освободить руки.
— Только не расслабляться! — внушал он себе. — Одна рука ищет, вторая — страхует.
Он осторожно исследовал камни, пока прямо над головой не нащупал края площадки.
— Вот и обещанный карниз, — подумал Дмитрий, забираясь на выступ. Только теперь к нему пришел страх высоты. Ударяясь шлемом о выступы, планетолог торопливо как таракан запихивал себя в щель между стенами подальше от пропасти. Углубление перешло в грот, по которому можно было только ползти. В одном месте лаз расширялся. Здесь Дмитрий решил было перевести дух, но только успел об этом подумать, как ласковый звон опять заставил его насторожиться. «Ты должен пролезть… пролезть… пролезть…» — требовал диктор.
— Опять пролезть! — ворчал планетолог, втискиваясь в сужающийся проход. Он был уверен, что следом за узким местом лаз непременно расширится и продвигался вперед, пока не понял, что это нора не рассчитана на ширину его плеч. Зажатый в этих тисках, он почувствовал, что не может вздохнуть и отчаянно рванулся назад. Однако вытянутые вперед руки в плечах были скованы, а ноги, еще находившиеся в расширении лаза беспомощно бились о камни. Кровь гудела в висках, и в этот тревожный гул, в который уж раз вошла звенящая нота, а за нею — три слова, все те же три слова: «Ты должен пролезть… пролезть…» Дмитрий поджал колени, уперся ступнями в стены и, зажмурив глаза от нарастающей боли, выполняя приказ, начал медленно выпрямляться. Уже теряя сознание он почувствовал, что стена закачалась и вместе с ним стала куда-то сползать. Потом был сильный удар.
Когда боль отступила, планетолог услышал рядом журчание. Пошарив руками, он заключил, что лежит на откосе среди фороцидовых глыб. Воздуха не хватало, хотя на грудь уже ничего не давило. Зажмурившись от ожидаемой боли, он повернулся на спину. Боль не пришла. Но дышать все равно было нечем.
— Повезло мне, — думал Дмитрий, — камень не выдержал, я — уцелел… Жаль, что так поздно мне повезло: кислородный контейнер — пустой.
Он решился открыть глаза… И замер, боясь шевельнуться, спугнуть панораму, увидеть которую меньше всего ожидал: перед ним расстилался манящий ни с чем не сравнимый ковер беспредельного неба.
Кибер-заместитель так ловко наложил пластырь, что разбитый затылок уже не саднило. Робот высился рядом, полный готовности совершить еще какой-нибудь подвиг.
Отставив флягу с «Бальзамом жизни», Дмитрий прикрыл глаза и некоторое время молча наслаждался комфортом. Он был уже в новом скафандре и, откинув забрало, отдыхал в салоне стратобата, который привел по его вызову электронный коллега.
Напряжение спало, но планетологу почему-то совсем не хотелось думать о том, что он первый, кому удалось выбраться из этого ада: что-то мешало радоваться спасению.
На горизонте вспыхнула яркая звездочка. Свет ее перешел в багровое зарево и погас.
— Прибыла скорая помощь, — докладывал кибер — для отправки эвакокапсулы.
Эвакокапсула — специальный прозрачный контейнер, поддерживающий состояние анабиоза (тлеющей жизнедеятельности) тяжелобольных или раненых, отправляемых в космогоспиталь.
— Напрасно вызвали! — усмехнулся юноша. — Как видите, я невредим… — и вдруг, оборвав себя, пораженный догадкой, вскричал: — Что-нибудь с мамой? Я прав? Ради бога, что — с ней?
— Слабое сердце… — промямлил кибер.
— Это я виноват! — стонал юноша.
— Ожидая вас, она потеряла сознание, — уточнил помощник. — Мне передали, что около капсулы она вам что-то оставила.
Бросив куст пламени в черный зевок пещеры, стратобот заскользил над грядою холмов в направлении гигантских антенн, похожих издалека на парящих у горизонта бабочек.
В помещении астромаяка Дмитрия ожидала прозрачная эвакокапсула с телом мамы. Через пятнадцать минут ее должны были увезти роботы скорой помощи. Юноша понимал, что это бледное лицо за толстым стеклом не может принадлежать никому, кроме матери… но содрогнулся: «спящая» маленькая женщина по плечи укутанная в саван, показалась ему незнакомой. К горлу подкатывался комок. И тогда Дмитрий сказал, как будто она могла его слышать: «Мама, я же тебе обещал, что ничего не случится. Ты еще будешь гордиться мною! — Он продолжал говорить, приближаясь к прозрачному ложу. — В пещере есть жизнь! Кто-то разумный и добрый внизу подавал мне советы, все время меня направлял… Клянусь, я узнаю, кому обязан спасением!» Лицо матери все еще поражало его новизной. Планетолог отвел глаза. Взгляд, скользнув по стене, остановился на маленьком прямоугольном футляре, висевшем над головной частью капсулы. Дмитрий много раз видел изображение этих приборов. Как-то, представляя журнальную стереографию другу, он даже сострил: «Полюбуйся, это и есть мамины цацки». В памяти всплыли ее слова: «Ты опять говоришь «Нераспространяющиеся излучения»? Тебе же известно, что эта фраза — абсурдная выдумка репортеров! Зачем ты меня обижаешь, повторяя за ними чушь?» Употребив привычное выражение, юноша не собирался обидеть маму, хотя по мнению многих: «В этом устройстве пытались реализовать сомнительный принцип возбуждения в малом пространстве незатухающих радиоволн».
А в памяти постепенно всплывали другие слова: «Ты наверно забыл, как весной в течение дня одуванчики сбрасывают золотые локоны и дружно распускают по ветру серебристые кудри?» Все более замедляя шаги, он приближался к «хрустальному саркофагу»… И вдруг застыл потрясенный, схватившись за шлем. Только сейчас планетолог увидел, что изменилось: не было больше ее золотых кудрей… Внутри капсулы на подушке лежало пушистое «серебро одуванчика». Он обхватил шлем руками: в прозрачную сферу, как птица в родное гнездо, влетел нежный ставший спасительным звон. Дмитрий знал теперь, почему из пещеры не возвращались: эта мертвая бездна была идеальной ловушкой для всех безрассудных голов… Всех, кроме мамы: у нее просто не было выбора. Она понимала, что сына не удержать — оставалось пойти, найти выход и застолбить страшный путь свой незатухающими путеводными радиовехами.
НОВАЯ ЧУМА
События, о которых я расскажу, случились на цветущей планете, где возможности человека могли состязаться только с воображением. Люди проникли в недра и в небеса, одолевали Пространство и Время, умели перевоплощаться физически и совершать еще много разных «чудес». Жили они очень долго и не знали болезней, пока не обрушилось на планету несчастье, которому дали название Новой Чумы. Без следа и свидетелей эта беда отнимала у общества наиболее преданных Высшей Науке мужей. Ходило поверье, что существует граница познания, и каждый, переступивший порог, превращается в вихрь элементарных частичек.
Однажды среди «райского сада», в который превращена была суша планеты, гуляли два друга — два корифея, Поэт и мыслитель Аскет.
Поэт шел, любуясь цветами, деревьями, небом, наслаждаясь руладами птиц, дуновением ветра, несущего благоухание трав, в то время, как мысли Аскета уносились к высотам, где хрустальная ясность исключала туманы ложных посылок. Столь непохожие они знали друг друга давно, при общении обходились
