— Мамуля, что делать: растет человек — не может остановиться…
— Странный мальчик.
— Нисколечко! Он называл котяшку Котангенсом… И они целовались.
— А ты? — в упор спросила Ольга Сергеевна.
— Господь с тобой, мамочка! — всплеснула руками Ирина. — Я же вирусная!
А на другой день Леопольд, еще не совсем оправившись от болезни, попал в историю, даже не выходя из квартиры. Часов в одиннадцать, когда никого, кроме двух больных, дома не было, в дверь позвонили. Ирина пошла открывать, а котенок, дремавший в кресле, приоткрыл один глаз. Шелестя бумагами, вошел участковый милиционер — «очкастенький» лейтенант, выверявший списки жильцов… Леопольду из комнаты вдруг показалось, что в прихожую влезло чудовище угрожающе пестрой расцветки с округлыми злыми глазами. Зная, что в доме нет никого, кто бы мог заступиться, котенок перепугался до судорог. Инстинкт сработал мгновенно: «Бежать! Укрыться как можно скорее в надежном углу за «коровой», пока не схватили!» Будучи по природе пугливым, малыш соскочил на ковер и уже было кинулся прочь, когда с ним случилось нечто такое, что позже Кошко не устанет описывать в институте коллегам, которые, удивляясь восторгу рассказчика, отнесут это к отголоскам еще не изжитого до конца «феномена гармонии». Каждому, кто бывал в доме, Игорь Борисович теперь заново представлял Леопольда. Чувствуя, что о нем говорят, малыш в смущении жмурился или склонял морду набок, дескать, «не надоело еще»? Он решил, что каким-то образом оконфузился. «Но в конце концов, с кем не бывает. А вспоминать об этом бестактно». Но тогда никто не поверил бы, что такое может случиться: какая-то непостижимая сила внезапно швырнула котенка на грудь обалдевшего участкового. В один упоительный миг малыш пережил унижение страхом, потрясение собственной низостью и дикую ярость при мысли, что кроме него больше некому взять под защиту больную Ирину. Разинув пасть и сверкая глазенками, он орал благим матом и, вероятно, казался себе страшным зверем. Опомнился Леопольд уже на девичьих руках, с трудом оторвавших его от милицейского кителя.
— С таким котиком не нужна и собака, — признал молодой человек.
19
«Мотылек» ощущал приближение «Конца сна». Количество «спальных мест» имело предел, и спавшие пробуждались, чтобы дать спать другим. Этот сон напоминал ветхий дом, где гнилые стропила и балки трещат, потолок протекает, осыпаются стены, двери визжат, а в полу — безобразные дыры. В доме — дрожь и сквозняк… И чтобы та «дрожь», тот «сквозняк» раньше времени не будоражили «спящих», «Мотылек», простирал свои крылья, заслоняя ими прогалы «Вселенского сна».
У Кошко оставалось от прошлого благоговение перед чудом «звукогармонии». Он давно уже не ходил на концерты, но иногда позволял себе дома послушать пластинки с музыкой Моцарта, Людвига Вана Бетховена, Грига, Шопена, Рахманинова, а порой даже Шнитке.
Как-то, в одну из суббот, уж после того, как Ирина поправилась и уехала к бабушке, Игорь Борисович, слушая в спальне великую музыку, гладя дремавшего у него на коленях «котяшку», позволил себе не вполне серьезные мысли.
— Музыка — это больше чем жизнь вокруг нас, — рассудил он, — это вершина всего! Но до чего же эта «вершина» хрупка, как зависима, как ненадежна! Достаточно оторвать от пластинки иглу, убрать звук, нажать выключатель, — все оборвется. Есть тысяча способов уничтожить гармонию, в то время, как дать ей дивную жизнь мог лишь случай, граничащий с совершеннейшим чудом. Но если Гений — великое чудо Природы, тогда почему же она не заботится о надежности гениев и наследия их, как заботится, например, о «котяшках», которых любовно снабдила когтями для добывания пищи, шерсткой, чтобы не мерзнуть зимой, очами, способными видеть даже в ночи, усами, которые слышат не хуже ушей. Не зря говорят: «Живучий, как кошка».
В эту минуту хлопнула дверь. Малыш неожиданно выпустил когти, насторожился, вскочил и, стоя на хозяйских коленях, «сделал верблюда». Игорь Борисович выключил музыку и тот час же узнал зычный глас, доносившийся из прихожей.
— Я поражена! Милочка, что происходит? — вопрошала супруга влиятельного Ничипуренко. — Почему ваша дочь не желает встретиться с Вовиком?
— Лучше спросите об этом ее.
— Господи! Какой спрос с ребенка!? Вы мать ей или не мать?
— Если Вовик еще ребенок, — возразила Ольга Сергеевна, — то наша Ирина — взрослая девушка… Разве нельзя допустить, что он ей не нравится?
— Что вы такое несете!? — взвизгнула гостья. — Скажите пожалуйста! «Он ей не нравится»! Господи, цаца нашлась — ни кожи, ни рожи! По крайней мере, мне теперь ясно, «откуда ветер дует»! Это вы ее подучили недотрогу разыгрывать — цену себе набавлять! Чтоб опутать покрепче! Только с нами это у вас не пройдет! Не на тех напали, голубушка!
— Опомнитесь, Прасковья Филипповна! Что вы такое тут говорите!? — лепетала Ольга Сергеевна. Когда Игорь Борисович появился в прихожей, жена стояла, грея сердце ладонью, прислонившись к стене. А на тонких губах Прасковьи Филипповны играла улыбка: ее поражало не противление, а люди, от которых оно исходило. Ей хотелось взглянуть на хозяев, прищурившись, из-под ладошки, дескать, «Это кто там попискивает?» — Я вас прощаю, — она неожиданно смилостивилась и, глядя из-под приспущенных век, уже адресовалась к обоим, — вы могли и не знать, как мой Ничипуренко расправляется с хамами. В проеме мелькнул пышный хвост Леопольда.
— Вы еще держите эту пакость? — поразилась женщина… и рассмеялась. — Ах да, я забыла: вы все тут — Кошко!
— Знаете… — начал было Игорь Борисович, но его перебили: «Мы все про вас знаем»!
— Ну вот что… — Игорь Борисович распахнул наружную дверь. — Попрошу нас оставить!
— Это вы мне!? — изумилась Прасковья Филипповна. Вообще-то она уважала силу, но тут выступала не сила, а, можно сказать черт те что — «курям на смех».
— Будьте любезны, оставьте наш дом, — Игорь Борисович исходил вежливостью, как самоубийцы исходят кровью.
— Хорошо, я уйду… — согласилась Ничипуренко. — Только учтите, так просто это вам с рук не сойдет!
А на улице она с сожалением покачивала головой, признавая, что этих ничтожеств трудно казнить: « Комара или муху можно размазать о стенку… но попробуй прихлопнуть бациллу».
Отведя Ольгу Сергеевну на «корову», взяв ее за руку, наблюдая, как медленно сходит бледность с родного лица, Игорь Борисович думал об удивительном «парадоксе профессий»: он вот, здоровый мужик, занимается гуманитарной наукой, а Ольга, хрупкая женщина, тащит на слабых плечах своих воз многомудрой и склочной инженерской работы. Разве по нынешним временам кормилец семейства может польстится на инженерский оклад?!
Когда боль отошла, Ольга Сергеевна тихо сказала: «Страдаешь? Первый раз в жизни позволил себе непочтительность к даме… Не мучься: ты ее просто вежливо выпроводил… Удивляюсь, как духу хватило… — Она погладила мужа по бритой щеке, усмехнулась. — Растешь, червяк… Ну расти… Теперь будем ждать, что они против нас там придумают».
— Мы им — не по зубам, — хорохорился Игорь Борисович.
— Ишь ты, храбрый выискался!
— Ольга, ты помнишь, как сказано в физике, чем центр тяжести ниже, тем больше устойчивость тела.
— Имеешь в виду наш первый этаж?
— При чем здесь этаж!? В самой жизни мы занимаем устойчивый «полуподвал».
— Философствуем? — улыбнулась Ольга Сергеевна.
А тем временем «Конец сна» приближался. «Мотылек» относился к спавшим, как мать относится к детям, с которыми придется расстаться. Он был хозяином снов, и спавшие, как малые дети, обращались к
