шеф твоего дружка исчез. Кост-лев-ски, кажется? Думаю, его ваши люди замели. Как полагаешь?
– Не исключается. Но можно было б и поискать… конечно, за отдельную плату. – Я ненавязчиво продемонстрировал свою материальную заинтересованность. Мой образ алчного жука нуждался в постоянной подпитке, точно так же, как лунные розы – в своих горшочках.
– Хм… А сколько возьмешь?
– Много. Но не деньгами – гражданством.
Зулус с мормонышем опять переглянулись, потом Бартон медленно протянул:
– Вот как… Гражданство желаешь получить… А грин-карта тебя не устроит?
– А какие с гражданством проблемы? Для ЦРУ это раз чихнуть. Или я ошибаюсь? Мне кажется, в вашем-то ведомстве…
Бартон вскинул растопыренную пятерню, будто затыкая мне рот, будто я, нарушив какий-то неведомый кодекс, произнес запретные слова. Но губы его кривились в усмешке.
– При чем здесь ЦРУ, мой бледнокожий друг? Разве я говорил, что мы из ЦРУ? Это все твои фантазии… это ты меня расспрашивал, какие там бывают агенты, полномочные или не слишком. А я всего лишь подтвердил, что тоже агент, и тоже полномочный… Но о ЦРУ не было ни слова. Ни полслова! Или я ошибаюсь?
Он передразнивал меня. Он явно забавлялся, а я сидел в ошеломлении, как Буратино, которого Кот Базилио с Лисой Алисой нажгли на акциях «Хопра». Или «МММ», или ГКО, или «Гермес-Финанса», что было, в общем-то, без разницы. Голубая рамочка команды бетян, мерцавшая на моей воображаемой схеме, стремительно истончалась, исчезала, а за ней проглядывало что-то смутное, непонятное, неясное и потому угрожающее. Может, террористы из «Алого джихада», может, «черные пантеры» или пришельцы из космоса. Марсиане в мормоно-зулусских скафандрах…
Заметив мою растерянность, Бартон обидно захохотал и хлопнул меня по колену:
– Вот так-то, приятель! Думаешь, только ты умеешь голову морочить? Ну, ничего, урок тебе на пользу… – Он принял серьезный вид и, наставив мне в переносицу толстый палец, заговорил внушительным гулким басом: – Значит, так, Гудмен, вот тебе новые инструкции: разыщешь этого Костлевски, уговоришь сотрудничать, тогда и потолкуем о гражданстве. В принципе это для нас несложно, хоть мы не ЦРУ. Мы, Гудмен, мой белокожий брат, из тех астральных сфер, откуда на ЦРУ падает манна небесная… Понятно? – Его палец пошел вверх, едва не продырявив крышу салона. – Что до твоих материалов, то мы их посмотрим и, если все в порядке, перечислим гонорар. А если не в порядке, если опять шуточки шутишь, с тобой разберется Джек. Ведь разберешься, Джек, не так ли?.. – Бартон подмигнул мормонышу и снова наставил мне в лоб указательный палец. – Гудмен, малыш, имей в виду, что он на тебя обижен. Сильно обижен! А он у нас великий мастер по части разных катастроф… Хочешь с моста в реку – пожалуйста! Хочешь в ванне или в окно – никаких проблем! Хочешь пилой – будет тебе пила. А хочешь, чтобы твоя подружка под поезд в метро угодила – тоже сделает. Сделает, не сомневайся!
Вот это был уже перебор. Это было уже слишком! Подумаешь, ванны, пилы, топоры, окна, крыши и мосты!.. Чего не случается меж джентльменами… Как сказал бы Мартьяныч, все уйдем помалу-понемногу в ту страну, где тишь и благодать… Но при чем тут, простите, леди? Тем более – моя?!
Почувствовав, как в висках ударила кровь, как что-то холодное, скользкое зашевелилось в желудке, я скрипнул зубами, оттянул рукав свитера и медленно, напирая на каждое слово, произнес:
– А пятаки к пяткам твой Джек умеет ставить? Каленые пятаки? Вот такие?
Знаете, каков первый принцип рекламы? Уверить клиента в особом к нему отношении, в том, что он – божественный избранник, которому свалилась в рот большая и сочная груша. Этот ночной горшок с крышкой в цветочках и бабочками на донышке – пятьсот, но для вас – только для вас, сэр! – двести. Всего двести, потому что вы – это вы, а не ваш сосед, который цветочков от бабочек не отличит. А этот взнос в общество падших женщин – сотня, но ваше имя – только ваше, мэм! – будет пропечатано во всех газетах, на самом верху и самыми крупными буквами. Желаете, чтобы на иностранных языках?.. Хоть на китайском и иврите! На китайском ваша фамилия выглядит очень изящно… два иероглифа – «мяу» и «мрр»… А вот – взгляните и удивитесь! – вот информация только для вас! Даром, бесплатно, для вас одного, единственный наш, неповторимый! Правда, она разглашению не подлежит, и от нее случаются запоры, но вы уж решайте сами: кушать – не кушать, слушать – не слушать, играть – не играть.
Я сыграл.
Не потому, что насмотрелся рекламных роликов и был убежден в своем праве знать такое, что и не снилось нашим мудрецам; не потому, что был напуган и полагал, что, зная больше, сумею лучше защититься; и, разумеется, не потому, что льстился на даровой кусок – он застревает костью в горле, а если все-таки сглотнешь, так обеспечена изжога. Нет, не эти резоны двигали мной, когда я сидел на мягких подушках в серебристом «БМВ» и задавал вопрос за вопросом, а после, морщась, как от зубной боли, выслушивал ответы. Нет! Не вера в свою исключительность, не страх и не жадность к халяве… Любопытство, дамы и господа, одно лишь любопытство. Не буду скрывать, с оттенком злобного торжества: я помнил, чем и как мне угрожали.
Впрочем, все мы, крутившиеся вокруг да около гипноглифов, были обреченными людьми. Кроме Косталевского: он являлся слишком ценным призом, той незаменимой единицей, которую никак нельзя списать в расход. Но все остальные числились по разряду нулей. Всех, включая остроносого с его командой, сотрудников лаборатории псионики и даже корешей Танцора – всех их полагалось отловить и ликвидировать на всякий случай, в целях сохранения секретности. Ну а Гудмена, жучилу алчного, и ловить не стоило – сам пришел, товар принес. Раз принес, два принес, три принес, а затем, когда нести будет нечего, мистера Гудмена пустят в распил, вместе с любимой подругой и попугаем. Или наладят в окошко, или с моста, или, опять же, в метро под поезд… Как и рядовых участников операции, вроде мормоныша Джека, дабы лишнего не болтали… Но Джек о своей судьбе не знал; мирно похрапывал на переднем сиденье, так как речи ответственного агента были не для его ушей.
Агент вещал тихим спокойным голосом, уставившись в пространство над моим плечом. Его лицо казалось неподвижным, мертвым, будто отлитым из темного чугуна; не трепетали ноздри, не шевелились брови, не морщился лоб, и только щель меж толстыми губами ритмично распахивалась и закрывалась, выталкивая слово за словом, фразу за фразой, нанизывая их в монотонный, усыпляющий речитатив. Но спать мне не хотелось. Совсем наоборот, я был напряжен и внимателен.
Увы! Мои познания в сферах высокой политики, в конгломерате намерений и идей, доктрин и фактов, о коих рассказывал Бартон, были слишком ничтожными. Он называл фамилии и имена – большей частью мне незнакомые; перечислял магнатов и политиков, кардиналов в сером, которых не избирали, не назначали, но тем не менее у них имелась власть – значительная доля власти, при всех конгрессах, сенатах и президентах от Рузвельта до Клинтона; он говорил о тайных альянсах и секретных фондах, о частных и государственных структурах, поддерживающих мир словно три слона с китом, плескавшимся в океане финансов; об их интригах, интересах, инициативах, которые, по его словам, являлись той самой дудочкой, под чью мелодию плясали все. Все! На каждом из континентов, включая Антарктиду. Разница состояла только в том, что для одних, огромной массы подданных, обывателей и избирателей, или, если угодно, быдла эти пляски являлись вполне естественными, тогда как другие, немногочисленные, но кучковавшиеся на вершинах социальных пирамид, знали, кто им наигрывает танго, вальс или фокстрот и с какой скоростью требуется шевелить ногами. Однако не каждый из этих избранных был согласен с заданным темпом, и время от времени их приходилось подгонять или, наоборот, осаживать. Черный гипноглиф мог бы стать для этого идеальным средством.
Кем же были эти люди, на коих трудился Бартон? Я понял лишь, что они не имеют непосредственного отношения ни к вашингтонской администрашии, ни к Пентагону, ни к ЦРУ, ни к ФБР. Равным образом как и к другим явным и тайным структурам, к НАТО, ООН, сицилийской мафии, исламским террористам, масонам, гаитянским колдунам, папе римскому и ку-клукс-клану. Они находились как бы в стороне. В стороне, но, несомненно, выше. Выше всех.
Я резко взмахнул рукой, и Бартон смолк.
– Ты утверждаешь, что существует заговор? Всемирный заговор с целью захвата власти?
Его массивная голова отрицательно качнулась.
– Не заговор, Гудмен, нет, ты неправильно понимаешь. Какие заговоры в наше время, да еще
