относится», — ласково предложила Дарья, сделав лёгкий поклон в сторону смущённого Ирми. — «А что у вас нынче есть выпить и закусить? — осведомился Максим. — Мы с Ирми не врубились, что тут у вас на столе, можем ли мы это есть». — «Чи-и-во-о?» — «Да, мы, как вы видите, религиозные, а значит, не можем взять в рот ничего сомнительного!» — «Ну, ва-аще… — охнула Дарья и выпустила вверх несколько дымных колечек, а несколько девиц захихикали.
— Я-то думала, этой тюбетейкой ты раннюю лысину прикрыл! А ты, оказывается, и курить бросил, и диета у тебя, болезного, особая!.. Но твой друг больным не выглядит: вон, какой здоровый и красивый!» Максим усмехнулся и промолчал. Он заметил яркие фирменные упаковки деликатесов от Петра и Павла — этого друзья пробовать не могли, да и не хотели. Максим растерялся, не зная, как это объяснить новичкам, наверняка, только начинавшим приобщаться к еврейству и ещё не вникшим в правила кашрута. Можно было, конечно, отговориться какой-нибудь неожиданно возникшей причиной и вежливо откланяться.
Но Максим почему-то не мог на это решиться. Да и как объяснить Ирми, почему они должны внезапно уходить! — ясно было, что Ирми уходить ещё не хотелось, но Максим не понимал, почему. Дарья надула губки, впрочем, скорее игриво, чем обиженно. При этом она не сводила глаз с «американца».
Максим спросил: «Вы, наверно, только начали занятия и не учили этого?» — «Чего — этого?» — «Законов кашрута». — «Чи-и-во-сь? Какой ещё каш-рупь???» — хрипло пробасил сбоку Вован. Дарья весело обронила: «Не-а! Нам что-то говорили, но мы думали, что это так… древняя история, старые традиции, так сказать, фольклор, что этого уже никто не придерживается!» Ребята нестройно загалдели, девчонки хихикнули. Максим, словно бы не заметив их реакции, ответил: «Значит, вам ещё не объяснили, что это не фольклор, а действующие традиции? Например, как у индусов — не есть говядину. Ведь вы готовитесь принимать гиюр, а уж правила кашрута…» — «Пойми, мальчик, тут у нас курс ускоренный, но подход щадящий, чтобы ребятам хотелось обгиериться. Стало быть, всякие строгости, которые свежему человеку, воспитанному на современной либеральной культуре, чуждой непонятных запретов и ограничений, трудно вот так с налёту воспринять. Нельзя, чтобы они оттолкнули…
У нас же этот самый… э-э-э… экспериментальный курс! Ещё нас приобщат к модной нынче… как-её… Кабале… Потому как сама Мадонна!.. Знаешь, небось!» — снисходительно мурлыкал Вован.
«Но ведь Тора — это основа! Каббала — только когда усвоите всю Тору, когда станете соблюдать… — забормотал растерянно Максим. — Это уже высший пилотаж, такой высокий уровень, что нельзя… э-э-э… профанировать… На высокий уровень выходят постепенно… Мы с другом, например, ещё не вышли». — «Ладно, не бери в голову. Мы твои пожелания об уровнях, пилотажах и протчем… как-там-его… учтём… со временем… И закабалимся по всем правилам! — примирительно подмигнул ему Вован. — Но не сразу!»
«А я слышал, что в диетических законах евреи хотели как-то выделиться — ради своей избранности. Поэтому я тоже подумал, что в век либерализма и прогресса — это уже прошлое», — сказал сидящий в углу чернявый парень с горячими тёмными глазами. — «Ну, как сказать…! У каждого народа свои традиции — и не только гастрономические. Например, индусы мясо, в смысле — говядину, не едят». — «При чём тут индусы! Я о другом… Меня, знаешь ли, очень смутило это высокомерие, разговоры о какой-то избранности. Раньше я вообще об этом не задумывался… А тут… узнал всякое, и… Ведь мы знаем, что такое — избранный: всё лучшее, уважение, авторитет — избранному!» — «Вот тут ты неправ! — возразил Максим. — Мы, евреи, избраны не на льготы и привилегии, а на очень трудную роль — служить всем народам мира примером святости. Это не привилегия, напротив — очень трудная функция! На самом деле, каждый избран для какой-то своей роли, правда, не каждому удаётся её исполнить, как полагается». — «Во-во! — агрессивно воскликнул Вован. — Хотите свою святость, избранность и исключительность всем навязать! А если народам мира пофиг, не хотят они вашей святости? Тогда что?» Максим пропустил мимо ушей агрессивное вованово «хотите!», хотя такая оговорка побудила бы его задуматься о том, кто он, этот странный Вован. Но ему было куда важнее изложить свою точку зрения черноглазому парнишке, который с самого начала вызвал у него симпатию. Чувствовалось, что парень запутался в восприятии этого и многих других важных моментов, поэтому в основном он к нему и обращался: «О навязать речи в принципе не идёт, даже наоборот! Просто — быть примером. И всё!
Понимаешь? А если не хотят следовать нашему примеру, значит, мы не выполняем свою функцию, не дотягиваем до нашего предназначения и потенциала. В этом наша вина, за что и получаем наказание — по полной, между прочим, программе. Значит, должны сами в себе что-то изменить, чтобы народам захотелось…» — «Во-во!..
Когда хотят навязать мировое господство, обыкновенно так и говорят — чтобы скрыть истинные цели…» — усмехнулся Вован, выпустив вверх серию дымных колечек.
— «Да что ты, Вованчик, к мальчику пристал! Он-то не виноват, что его не в нашей группе учили и уже всяким хитрым пропагандистским вытребенькам выучили!.. Он же должен фасон держать!» — как бы встала на его защиту Дарья. — «А кстати о каш-рупи…
Нам ещё там сказали, что в Арцене даже свинина кашерная… Потому как нежирная!» — авторитетно заявила молоденькая полненькая девица с жидкими волосёнками непонятного оттенка. Максим от души расхохотался: «Эту хохмочку мы уже слышали!
Не иначе, тебе об этом «У Петра и Павла» рассказали!» — «Да! — воинственно воскликнула девица, свирепо глянув на Максима. — Они уж всяко лучше тебя разбираются: профессионалы!» Максим на это не стал отвечать. Он тихо спросил у чернявого парня: «Послушай, а как ты-то здесь оказался? Разве тебе тоже нужен гиюр? Или просто ульпан — познакомиться с еврейством? Кстати, как тебя зовут?» — «Веня, тут, говорят — Биньямин, или Бени… Ну, как сказать… Не знаю — у меня папа… И дедушка, в смысле — мамин папа, то есть — половина, не та, что нужно…» — «А-а-а… Ну, давай… Если чувствуешь, что это тебе необходимо…» — «Посмотрю… Я ещё хочу разобраться, что это за ульпан-гиюр… куда я попал…» Во время эмоционального разговора на повышенных тонах, Ирми, не понимавший ни слова, вежливо помалкивал и с интересом поглядывал по сторонам, стараясь в своём интересе не переходить грани бесцеремонности. Зато у женской половины компании в гостиной таких проблем не было — они с него глаз не сводили. Дарья, к кому бы ни обращалась, многозначительно стреляла своими круглыми серыми глазищами в Ирми, и это, в конце концов, начало его смущать. И он опустил глаза.
«Ладно, познакомились… А сейчас нам надо уходить… — успокаивающе проговорил Максим, подав Ирми знак. — Шалом». — «Ба-бай!» — крикнула ему в спину Дарья, вдруг подмигнув Ирми, который, уходя, оглянулся и улыбнулся, как показалось, ей лично. За их спиной кто-то сказал: «Ладно, давайте послушаем Мадонну, а то давно не слушали! Ведь она теперь наше знамя!» — и тут же загремела одна из старых песен Мадонны. Ирми начал тихо, машинально подпевать и промурлыкал мелодию всю дорогу до пустыря, потом встряхнул головой, как отгоняя муху: «Надо же, давно не слушал, а теперь как привязалась…» — «А что, есть в ней что-то…» отозвался Максим.
…В тот вечер Максим и Ирми слишком долго провозились с уборкой и, выйдя в гостиную, чтобы пройти к выходу, увидели за столом знакомую компанию, собравшуюся на какую-то вечеринку. Стол к этому времени был завален не столько закусками, сколько грязными тарелками и объедками, и уставлен бутылками водки и вина — от Петра и Павла, причём около половины бутылок валялись пустыми. Как видно, компания отмечала какое-то торжество. Девчонки тянули какую-то песню полупьяными голосами, парни фальшиво подпевали. Вован невпопад завёл громко и фальшиво: «У самовара я и моя Даша, а за окном столбы, столбы, столбы!» Дарья, лениво перебиравшая струны гитары, неожиданно взяла странно визгливый аккорд и замахнулась гитарой на Вована. Все захохотали. Чернявый Бени сидел несколько на отшибе, явно скучая. Увидев Максима, он грустно ему улыбнулся. Максим ободряюще подмигнул парню. Ему бросилось в глаза, до чего этот парень не соответствовал подгулявшей компании. Особенно впечатляли глаза, отражённая в них, невоспроизводимая никакими словами, печать многовековой еврейской печали.
Увидев за спиной Максима высокого Ирми, глаза которого лучились доброжелательным любопытством, все замолкли, потом девушки хором ахнули. Дарья встрепенулась, потом, не выпуская гитару из рук, вскочила и по-хозяйски, плавным, величественным жестом пригласила обоих подошедших ребят к столу чересчур громким голосом: «Добро пожаловать, гости дорогие! Максим, лапуль, это че вы так долго не появлялись? Мы, чай, уж соскучились… Скажите, девушки!» Никто не заметил, как она оказалась рядом с Ирми. Максим, увидев их рядом, в оторопи подумал: «В нашей компании Ирми чуть ли не гигант,
