даже рядом с Бенци. А тут рядом с широкоформатной Дарьей… обычный, просто высокий мальчик…» И правда: рядом с Ирми Дарья почему-то выглядела слишком мощной.
Она обратилась к Ирми со словами приветствия на вполне сносном английском. Ирми только смущённо улыбался и молчал, потом пробормотал: «Thanks!». Вдруг Дарья лихо врезала по струнам гитары и запела какую-то не совсем приличную частушку.
Нестройный хор голосов ей подпевал. Ирми смотрел на всё это, ни слова не понимая, но приветливо улыбался всем подряд, невпопад повторяя своё: «Thanks!». Дарья взяв какой-то резкий аккорд, отбросила гитару и воскликнула по-английски: «Вот так мы встречаем дорогих гостей, даже если они немного обижают нас слишком долгим отсутствием!» — она снова игриво надула губки, не обращая внимания на злые искорки, вспыхнувшие в узких монгольских глазках Вована. Максим подмигнул другу, незаметно сжав ему руку, и вдруг заметил: «Мой друг по-русски не понимает: я не успел его обучить. Мы с ним общаемся на английском и иврите». — «Ну, конечно, он же из Америки! Без балды-ы! — вдруг заголосила Дарья: — Максим, ты вырос в моих глазах: у тебя такой друг! Эх, жаль, некому перевести мою частушку на английский!» — и она игриво улыбнулась симпатичному «американцу». Откровенно демонстрируя, что Ирми ей понравился, она громогласно потребовала от своей компании: в присутствии гостя дорогого говорить только по-английски. Максим обронил, что можно и на иврите, поскольку они всё-таки в Арцене живут. Да и им всем нелишне попрактиковаться в языке, тем более предстоит экзамен. Вован отмахнулся: «Хотя бы в этот день, в минутки нашего веселья и отдохновения дай нам пожить жизнью передовых стран и народов!» — «А кстати, Даша, где это ты так прекрасно освоила английский? Ведь даже акцент у тебя почти не ощущается!» — «А вот так нас учат в столичных универах!» — «Ты универ кончала? На Воробьёвых горах?» — «Да! А что? А ты что кончал? Небось, какой-нибудь задрипаный колледж в вашей северной… ах!.. столице…» — насмешливо пропела Дарья. Максим не ответил, решив не вступать с нею в перепалку, но и с друга глаз не спускал.
Ощущая внимание к своей особе, Ирми постепенно оживился и сначала робко, а потом, осмелев, начал общение с компанией, настроенной к нему с насмешливым, но и доброжелательным любопытством. Выслушав пение Дарьи, он вежливо попросил у неё гитару и пропел низким баритоном одну за другой несколько любимых спиричуэлз, подыгрывая себе на гитаре и отлично обходясь парой-тройкой аккордов. Максим, глядя на улыбающегося друга, тоже немного оттаял. Поэтому он пропустил мимо ушей довольно громкий разговор за своей спиной, ведущийся явно пьяными голосами: «А это случайно не хасидская музыка, которую, нам сказали, называют воем фанатиков?» — «Да не, вроде чтой-то американское, или негритянское… Хотя от энтих пейсатых всего можно ждать. Возьмут и под видом американской дадут… как- его… звуковой наркотик…» — «Ага… Что с того, что американец! Вишь, как прикинут — совсем как те фанатики! Дашка напрасно от него балдеет и сюда его завлекает… Мало ей этого придурка-шмакодявки!.. Я бы обоих гнал отседова в три шеи!..» Ирми вернул Дарье гитару, и тогда Максим прошептал ему на ухо, что пора двигать к дому. Ирми нехотя кивнул, и они распрощались с весёлой компанией.
По дороге домой Максим долго допытывался, почему до сих пор он не знал, что Ирми немного владеет гитарой. Тот, наконец, сознался, что Рувик Дорон ему недавно показал пару самых употребительных и эффектных аккордов. «Я на фоно в детстве немного учился, а вот теперь — спасибо Рувику! — и я могу быть душой любой компании!» — гордо ухмыльнулся возбуждённый новым знакомством Ирми. Но главное — тем, что на Дарью он, кажется, произвёл сильное впечатление. Тут же выяснилось, что слегка пьяненькая Дарья произвела на Ирми ещё более сильное впечатление.
Высокая, идеально сложенная (почти Рубенсовский стандарт!), пышные волосы цвета топлёного молока, с искусной небрежностью рассыпанные по шикарным плечам, большие выразительные серо- стальные глаза, которыми она пожирала смущённого парня. Её непритязательное пение потрясло его и смутило, он готов был слушать её снова и снова. Парадоксальным образом её голос напомнил ему низковатый голос юной Ренаны Дорон. Это почему-то вызывало чувство жгучей и щемящей грусти напополам с неловкостью и виной.
В следующий раз, когда Ирми, закончив уборку, появился в гостиной, она сразу же перешла на английский. Потом схватила в руки гитару и завела частушку, которой встретила его в прошлый раз. Как Максим ни уверял друга, что смысл этой частушки на русском неприличен, Ирми ни за что не хотел верить — ведь частушка оказалась построенной на практически непереводимых выражениях. Ирми выучил понравившееся ему слово частушка и несколько раз, под громкий хохот всей компании, просил Дарью спеть ему chestooshkou.
Дарья поняла, что смущает симпатягу-«американца» в кипе и с забавными пейсами, завёрнутыми за уши, почему он застенчиво, но упорно отказывается присоединяться к их скромным пиршествам. Поэтому она продемонстрировала ему этикетки на упаковках стоящих на столе закусок. Ирми уже готов был поверить, но Максим его потихоньку предупредил, что этикетки могут и подменить — он-то изучил уловки кое-кого из своих бывше-нынешних соотечественников и уже отлично понял, какой продуктовой сети отдаёт предпочтение компашка Дарьи и Вована. Ирми смущённо отказывался от предлагаемого Дарьей угощения; они с Максимом продолжали отдавать дань только известным по арценским супермаркетам уверенно нейтральным продуктам. Тогда она просила его выпить за дружбу, и, в конце концов, он пил предложенный один стакан вина, уверенный, что уж в этом-то случае этикетка соответствует содержимому.
Больше он не пил, говоря, что за рулём, и от него обычно отставали.
У Доронов произошло знаменательное событие: Нехама родила сына, 4-килограммового бутуза, которого назвали Барух. С лёгкой руки Шилат, в семье его стали называть Бухи. Роды были очень тяжёлыми; в течение месяца Нехама не вставала с постели, и за нею ухаживали приехавшие из Неве- Меирии её родители и родители Бенци. Спустя полтора месяца Бенци, с помощью Ирми и Максима, отвёз Нехаму с маленьким Бухи и Шилат в Неве-Меирию, где тесть закончил перестройку первого этажа своего дома и приступил к постройке второго этажа; таким образом, в доме могли жить две семьи — чета стариков Ханани и семья Дорон. Так прошло ещё около месяца.
Ирми поразила лихорадка: он не на шутку увлёкся Дарьей. Он изучил расписание Дарьиной группы и приходил убирать клуб по вечерам именно в те дни, когда они занимались во вторую смену, после чего собирались в гостиной у накрытого стола.
Теперь он приходил один, отлично справляясь с уборкой, чему был даже рад: не надо ощущать на себе неусыпное и тревожное внимание Максима, явно не одобрявшего его увлечения чересчур активной и разбитной Дарьей.
В эти дни, пощёлкав переключателем программ непрерывно бубнящего телевизора, специально для Ирми девушки находили какой-нибудь американский фильм, или музыкальную передачу. Но Ирми смотрел на экран невнимательно, и телевизор оставался бубнящим фоном к их сборищам. А уж если Дарье хотелось снова сыграть на гитаре и пропеть очередную частушку, а остальным подтянуть ей, а потом попеть песни ностальгического репертуара, громкость обычно убирали совсем, оставляя безмолвную картинку.
Максим не сразу разобрался в этой компании, не сразу понял истинную сущность не только красотки Дарьи, но и увивающегося за нею Вована. Самого главного об этой компании он, конечно, знать не мог. Но то, что происходило с другом, не могло не настораживать его. Поэтому он очень надеялся на скорый приезд родных Ирми, что должно было излечить парня от наваждения. А ещё Максим ждал приезда сестры Ирми Рахели, или, как она ему представилась, Челл. Максим знал, что в Лос-Анджелесе её звали Речел, или по- домашнему — Челл. Ирми предложил сестре «арценский вариант» её уменьшительного имени — Хели, что и было принято и ею, и, главное — Максимом. Ирми познакомил сестру со своим другом во время одного из визитов девушки в Арцену, и молодые люди чуть ли не сразу начали испытывать друг к другу интерес и симпатию, что со временем переросло в спокойное, крепкое чувство.
О своём увлечении Ирми очень просил Максима никому, а главное — Доронам, не говорить. Максим молча кивнул в знак согласия.
Ирми разрывался между лихорадочным наваждением по имени Дарья и давней горячей
