своей радостью, смешанной с тревогой! У них с Ирми уже решено: они поженятся, как только доберутся до Неве-Меирии, как только мистер и миссис Неэман придут в дом к дедушке Давиду познакомиться с их мамой, так сказать, официально. Ну, и, конечно, когда папа вернётся… до сих пор неизвестно, когда и… откуда… Ширли через плечо ответила Ренане: «В добрый час! Завидую по-хорошему…
Будешь у нас геверет Неэман? А как с учёбой? Ведь закончить-то надо!» — «Ирми мне поможет!.. Наверно, я пойду по маминым стопам. А шитьё… это как хобби, для подработок. Вот людей лечить — это настоящее дело. Ты же знаешь — я упорная!» — «Тебе виднее… Но неужто не жаль забросить моделирование одежды?.. У тебя это классно получается! — Ширли помолчала и раздумчиво, печально произнесла: — А я… наверно, я для него ещё маленькая… Ему неинтересно… — и снова встрепенулась:
— Но где же он?»
Её вопрос повис в пустоте. Только что она ощущала жар, исходящий от Ренаны — и вдруг… холод и пугающее ощущение одиночества… Неожиданно она увидела перед собой не узкую тропинку с манящим просветом впереди, а сужающийся коридор. Над головой и под ногами переливался тусклыми бордово- терракотовыми тонами «ракушатник».
Коридор (или, точнее, тёмный виток), по которому испуганно озираясь, шла Ширли, круто заворачивал то в одну, то в другую сторону. Стены на глазах превращались в полупрозрачные. За ними словно бы колыхались силуэты Ренаны и близнецов, недоуменно оглядывающихся по сторонам. Неужели это фелио ожил, или на Центропульте запустили угишотрию, расщепляющую витки и меняющую оптические свойства ракушатника?
Ширли вытащила ницафон и попыталась наощупь включить его. Она ощутила себя в герметически- замкнутом пространстве, и ей начинает не хватать воздуха. Аппарат тупо мерцал в пугающей полутьме маленьким тёмным экранчиком, ни на что не реагируя. По спине липкими мурашками пополз страх. Осторожно ступая, Ширли пошла сквозь полумрак вперёд — туда, где в густеющем мраке за поворотом исчезала извилистая, узкая тропка, усеянная чем-то скользко-бугристым на ощупь. Всё равно другого выхода не было… И почему-то не включался ницафон.
Неожиданно над головой прозвучал знакомый и родной, немного в нос, басок: «О!
Шир!!! Шалом!.. Как ты здесь оказалась? А где остальные? Где Ренана, где близнецы?» Ей навстречу, словно бы из сгущающегося слева пятна мрака возник Ноам.
Вид у него был основательно потрёпанный: рубашка торчала из-под свитера, из-под блузы из плотной мешковины (девушка вспомнила, как они с Ренаной трудились над этими маск-костюмами из лоскутов, притащенных Ирми), выбившись из брюк, измятых и чем-то запачканных снизу, кроссовки заляпаны густой грязью. Ширли кинула взгляд на неровно свисающие цицит и представила себе, где пришлось пробираться Ноаму, обычно такому аккуратному парню. Она тут же смущённо посмотрела в лицо юноши, отражавшее смесь крайней усталости и радостного удивления. «Так ты и на Турнире был? Как давно мы не виделись!» — прошептала Ширли. Она судорожно вздохнула, радостно заулыбалась и тут же возбуждённо затараторила: «Ой, Ноам, как хорошо, что мы с тобой нашлись! А то все наши куда-то исчезли. И ницафон что-то не включается… Мы шли оттуда с Ренаной, Ирми велел смываться по-быстрому, пока у них фашлафоны не очухались. И вдруг — я одна, и никого вокруг… Жутко!.. Но где ты был, через какие дебри продирался? Я, знаешь, по дороге сбежала… хотела к вам вернуться… Тогда я не знала, что будет ещё один Турнир…» — девушка замолкла, виновато глянула на Ноама и отвела глаза; в горле застрял комок.
Ноам не мог скрыть радостной улыбки: «Да-а, не ожидал тебя тут встретить! Мы же вас отправили в Эранию, к родным! А я тоже тут случайно… — быстро и так же возбуждённо заговорил он. — Когда я увидел, что братья рванули через стену… Ах, да, ты же ничего не знаешь! Не знаешь про стену, про «кобуй- тетрис». Мы уже почти выиграли, стена начала рассыпаться на глазах! Вдруг вижу: братья сквозь стену рвутся, кричат, что там Гилад и Ронен! А до того был «Хипазон»… Потом прорехи и фантомы между ними… Я — за братишками… Потом уже понял, что мне специально фантомы подсунули. Ох, где я только не побывал! Потом расскажу! Уже хотел, да и мог, наверно, пробраться в Неве-Меирию…» — «Точно, Ирми что-то мне говорил…» — обронила Ширли. — «Он-то откуда знает?! — вспыхнул Ноам. — Наверно, просто так тебе сказал, чтобы ты и от них не сбежала… Или вспомнил, что мне скоро, после окончания этого семестра надо идти в армию… — и он снова улыбнулся. — Короче…По дороге услышал, что снова готовится Турнир. Каким-то шестым чувством я понял, что это очень важный Турнир, при всей нелепости ситуации. Зачем им ещё один Турнир, если они предыдущим добились, чего хотели!
Наверно, они хотели сохранить лицо, поддержать имидж свободного волеизъявления!
Я решил: Турнир — это всего один вечер, погоды не сделает, и вернуться в йешиву я успею. И я пробрался сюда, как — и не спрашивай!.. И не жалею! Я даже представить себе не мог, что у наших за аккордеон с ницафоном! Откуда мне было знать! И вот!..» — «Но всё-таки я не поняла, как ты оказался здесь?» — «А я никуда и не девался! Ницафон привёл… Долго объяснять и неинтересно…» — махнул он рукой и снова широко улыбнулся Ширли. Помолчав, спросил: «А Шмулик не играл ничего, когда вы шли оттуда? На флейте или на угаве… Импровизации какие-нибудь победные…» — «Не-а… И Рувик ничего не играл и не пел… Турнир их вымотал!» — «Да я понимаю! Жаль… Наверно, поэтому ты оказалась тут…» Ноам возбуждённо говорил ещё что-то, при этом незаметно поправляя одежду, Ширли деликатно смотрела в сторону. Потом заговорила: «Мальчики молодцы! Не удивлюсь, если через пару лет затмят своих учителей! Мама (она, ты знаешь, музыкант) говорила, что Шмулик уже достиг высокого уровня, его игра за душу хватает, а это далеко не всем дано! — смущённо потупилась девочка и тут же быстро спросила: — А мелодии… это чьё? Они все интересные, но некоторые мне незнакомы…» — «Ну, тут всего понемножку: ранние Гилад с Роненом, так сказать… Шмулик кое-что… на слова Рувика. И — не удивляйся! — одна композиция вашего Цвики! Обычно она исполняется на флейте и цимбалах, потом вступает угав. Ты не знала, что он балуется композицией? Ему нравится экспериментировать с нетрадиционными сочетаниями инструментов. Есть композиции совсем уж странные, есть поинтереснее, позаковыристей, но… не все подходили к нашему стилю!.. А эту его композицию Гилад с Роненом одобрили. Считай, твой кузен уже твёрдый кандидат в нашу йешиву, на музыкальное отделение. Жаль, что его тут не было…» — «Наш Цвика? — воскликнула девушка в восторге и тут же надула губки. — А почему я не знала об этом?» Ноам заглянул ей в глаза и смущённо улыбнулся.
Ширли никогда не видела у него такого лица и вскинула на него удивлённый и смущённый взгляд. Она не успела заметить, каким образом его огромные, как маслины, глаза оказались очень близко, прямо напротив её глаз. В рамке длинных густых ресниц, они сияли, как два ярких фонаря. Ей в глаза бросился розовато-белый, по диагонали пересекающий правую бровь, рубец и тут же длинный нос. Она зажмурилась…
Ноам прижался нежными мягкими губами к её щеке, задержался и тут же отпрянул.
Отстранившись от неё, он прошептал: «Прости… Я не хотел тебя обидеть!» — «Ну, что ты, Ноам… Неужели ты не понял? Как ты мог меня обидеть?.. — и чуть слышно:
— Наоборот…» — «Да? Неужели это правда? Но всё равно… это, наверное, не совсем хорошо… то, что я сделал… Но я больше так не могу… — и заговорил быстро и сбивчиво, мучительно краснея при этом: — Ширли, девочка моя! Я хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень люблю… Я очень долго старался сдерживаться, потому что нельзя распускаться… особенно сейчас… когда мы не знаем, где наш папа… что будет… Папа… не знаю… одобрил ли бы он?.. после того, что сотворила моя сестричка. Нет, дело не вообще в нас обоих и… не в тебе… Ты нам всем очень нравишься, ты — наш очень родной и близкий человечек! Просто я очень боюсь: а вдруг мы с тобой видимся последний раз… и больше никогда-никогда…» — «Нет… Нет!.. Не говори так!..» — в дрожащем голосе Ширли зазвенел испуг. В ушах зазвучал дрожащий голос Ренаны, сбивчиво рассказывающей о потрясающей интуиции Ноама… Ей показалось, что сердце ухнуло в глубокий колодец…
Ширли сглотнула и посмотрела на Ноама снизу вверх, удивление её, смешанное с испугом, росло: ей передались его возбуждение и тревога. Что-то новое, жаркое, дрожащее, поднималось у неё внутри от живота, заставляя бешено колотиться сердце.
Лицо словно окатило жаром, по спине, напротив, перекатывалась лёгкая рябь озноба.
