узкому витку-коридору дубон сделал угрожающий жест и больно сжал запястье скованной руки: так он делал всякий раз, видя, что Ноам хочет заговорить. Ноам решил, что больше эти роботы в чёрной форме ни слова от него не услышат. Он только недоумевал: вина его не доказана, подозрения держатся единственно на его имени. «Наверняка, — решил юноша, — они вымещают на мне злость и досаду за неожиданный провал на Турнире. Беседер… На месте постараюсь разобраться с их старшими».
Они долго шли, поворачивая то направо, то налево, двигаясь по какой-то странной трассе, по форме напоминающей постепенно скукоживающуюся «восьмёрку». Наконец, дубоны остановились у высокой двустворчатой двери. Левый дубон с такой силой сжал его локти, что Ноам еле сдержался, чтобы не вскрикнуть. Его втолкнули в небольшое помещение, где под потолком горела пронзительным светом жёлтая лампочка.
За широким столом сидел один из братьев; Ноам не сразу понял, который из двух.
Второй близнец стоял лицом к окну, стараясь не глядеть на происходящее в комнате, его сплетённые сзади пальцы рук мелко подрагивали. Ноама поразили его уши: они напоминали уныло повисшие бурые лопухи, — на мощной шее явственно выделялись синяки. Судя по бешеным взглядам, которые сидящий за столом кидал в спину своему стоящему брату, приход Ноама с сопровождающими прервал какой-то жаркий спор, почти ссору, грозившую перейти в драку.
Дубоны пинками вытолкнули Ноама в середину комнаты, и он чудом не упал. Сидящий брат (это был Галь) с тихой яростью, смешанной с презрением, взирал на него.
Холодные, цвета стального лезвия, глаза угрожающе сузились, лицо то краснело пятнами, то бледнело.
Ноам не вслушивался в монотонные речи своих конвоиров, только встрепенулся, когда один из них заметил: «С ним была девица, из йемениток, видать: такая плюгавая, худющая, чёрная и совершенно дикая! Пришлось её малость окоротить…» — «Да ты чё, тембель! Какая йеменитка?! То ж наша сестрица! Почему её не привели?
Она нам очень нужна! Вот ведь кукуим! Понадейся на вас!» Гай тут же оглянулся и встрепенулся, услышав, как и за что брат отчитывает дубонов, доставивших фиолетового. Шея его покраснела, жар залил лицо. Он немного помялся, потом так же молча сел за стол неподалёку от брата. Галь прошипел: «Допрашивать будешь ты…» — «А… о чём?» — «Ты чё, тембель! Это ж наш оскорбитель! Оскорбитель чести семьи, Ноам Дорон!» — «А… а…» — «Давай-давай! Начинай! Я помогу, если что!» Гай, уставившись на Ноама тяжёлым взглядом исподлобья, в котором явственно сквозила нерешительность, процедил странным фальцетом: «Имя, фамилия?» — «Ноам Дорон», — слегка пожав плечами, откликнулся Ноам. — «Возраст?» — «Почти двадцать…» — «Почему не в армии?» — «Я учусь в военной йешиве в Неве-Меирии… Вот… Мне не достать удостоверение…» — «Не надо… Этому-то мы верим — на морде написано… — процедил Гай, не сводя с него тяжёлого свирепого взгляда. — На йешиботника, паразита и бездельника, ты очень похож! Так, стало быть, и запишем: занятие — паразит. Пока твои ровесники, не щадя сил и времени, служат в самых опасных местах…» — «Это где у вас, дубонов, — незаметно подчеркнул Ноам, слабо кивнув в его сторону, — самые опасные места? В «Цедефошрии»? Или по охране секретов бесконечно-великого Забора?» — еле слышно прошелестел он, приходя в лёгкое возбуждение от своей смелости. «Тут вопросы задаём мы!!!» — взвизгнул Галь и прошил Ноама бешеным взглядом. Как видно, он не совсем врубился в сказанное Ноамом.
Ноам почувствовал накатывающую на него волну ярости и презрения, едва сдерживаемую страхом. Наверно, это каким-то образом отразилось на его лице, потому что Галь вскочил, враскачку подошёл к Ноаму, смерил его с ног до головы презрительным взглядом и… неожиданно сорвал кипу с головы и бросил себе под ноги. Глаза Ноама сверкнули, он сделал лёгкое движение скованными за спиной руками, но тут же с горечью понял, что один со скованными руками, он перед этой бандой дубонов бессилен. В голове бились две мысли: «Что делать?» — и: «Что с Ширли?» «Итак, продолжим наши игры! — проговорил Гай и, глядя как бы сквозь Ноама, проскрипел неприятным фальцетом: «А что ты можешь нам сказать о твоих братьях- преступниках?» — «У меня есть братья, но нет братьев-преступников!» — прошелестел Ноам. «Да ну!
Тебе неизвестно, что ваша семейка Дорон занесена в список злостных антистримеров?» — «Мне непонятно это название — антистримеры». — «Встать смирно, дохляк! — рявкнул Галь. — Как ты смеешь так разговаривать со старшими по званию?» — «Я человек штатский, йешиботник». — «В этом возрасте у нас нет штатских! Есть солдаты и — уклонисты и дезертиры! — взвизгнул Галь, но тут же сменил тон и продолжил вкрадчиво: — Ты ж понимаешь: пока твои братья тут не появятся, ты отсюда не выйдешь!» — «Кстати, у нас и твой папаня сидит — в Шестом, особом, отделении больницы. Он тоже останется тут, пока твои братья-шофаристы сами к нам не придут, или… пока мы их не поймаем. А уж тогда… — нехорошо ухмыльнулся Гай, — я им не завидую — обоим!» Ноам удивлённо поднял брови, но сердце его сжалось.
Галь подошёл к нему вплотную и прямо в лицо выкрикнул: «Вот когда тобой всерьёз займутся наши друзья из Аувен-Мирмия, родня Ад-Малека… знаешь? — братья Навзи…
Их мы тоже задержали… за торговлю наркотиками… э-э-э… в неположенном месте и без лицензии… Они тоже у нас сидят, все вместе — не разлучать же такую дружную семью! Тогда тебе наши воспитательные меры… э-э-э… покажутся нежной материнской лаской. У тех меры воздействия покруче: они жалости не знают. Только жаловаться будет некому и… некому!!! — неожиданно взвизгнул он, бешено вращая глазами, но продолжил уже спокойней: — Сам понимаешь: Ад-Малек в глазах наших боссов — святой человек, гений! Шутка ли: основатель новейшего течения в культуре, силонокулла! И его провинившаяся родня на особом, льготном положении!..
Поэтому всякие антистримерские разговорчики и жалобы, например, на Аль-Тарейфу, на клан Навзи — заведомо клевета, подстрекательство и расизм. Никому не позволим на Аль-Тарейфа и Навзи клеветать!..» Галь снова вернулся и сел за стол, сверля взглядом Ноама.
О том, что, после разрушительных эффектов его взбрыньков, упомянутый Аль-Тарейфа счёл за лучшее не светиться в Арцене, что Шугге Тармитсен увёз его в Европу (по этой причине пришлось на Турнире их номера давать в голограмме) Галь, естественно, предпочёл промолчать. Этого антистримерам знать не полагалось!
От тона, каким произносились эти угрозы, у Ноама мурашки поползли по спине.
Мысли пустились в чехарду. Он уже не знал, за кого ему больше переживать — то ли за себя, попавшего, похоже, в нешуточный переплёт и абсолютную зависимость от своих давних недругов, очевидно, окончательно сошедших с катушек от почти безграничной власти, то ли за папу, то ли за братьев, то ли за Ширли. Перед мысленным взором снова замаячило её испуганное лицо, чёрные глаза, худенькая смуглая щёчка, по которой катились слёзы…
Будто угадав его последнюю мысль, Галь упёр руки в стол, набычившись и сверля его свирепыми ледышками прищуренных глаз, и задал коронный вопрос: «Где наша сестра? Что ты с нею сделал, куда ты её дел? Мы знаем, что она была с тобой…» — «Не знаю, о чём ты спрашиваешь…» — нервно воскликнул парень.
Встрял Гай: «Ты что себе думаешь? Небось, не раз и не два трахал нашу сестрёнку!
Обесчестил её, а теперь не знаешь?» — «У вас, видно, голова только на эти темы и работает? Да ничего подобного у нас с Ширли не было, и быть не могло!.. Перед тем, как мы потеряли друг друга, я её впервые в жизни поцеловал. Вообще, впервые поцеловал девушку! И почти сделал ей предложение…» — «Ах, ты, мразь фиолетовая!..
Да за нашу сестру, за семейную честь!.. Грязный фиолетовый мерзавец!.. Как ты смел дотронуться до Ширли!» — «Ширли тоже меня любит! Но наши отношения совсем не таковы, как вы себе представляете!» Его последние слова заглушил громовой хохот. Лениво подпирающие дверь дубоны встрепенулись и начали гоготать: «Да он же импотент! Сам признался!» — «Ничего, скоро тебе вообще не нужны будут девушки!» — свирепо прорычал Галь, вскочил, резко обогнул стол, подошёл у Ноаму вплотную и… схватившись за цицит, потянул на себя. Раздался треск — и вот уже он накручивает на руку разорванный талит-катан Ноама. Ноам сделал резкое протестующее движение корпусом. Но со скованными за спиной руками он мог только с бессильной яростью и гадливостью сверкать глазами на обоих близнецов.
Гай зашёлся кудахтающим смехом, но глаза его не смеялись. Дубоны от хохота согнулись пополам.
