— Что было потом?
— Мы остались вчетвером. Я, Менарт, Гайслер и Бутцман. Как странно, что мы остались именно вчетвером. Потом Гайслер сказал, что напрасно мы отпустили Хеелиха. Нужно было ехать всем вместе. А Бутцман сказал, что напрасно мы сдали документы русским. Их можно было продать.
— Продать?
— Да, я точно помню, что он сказал «продать». Но потом сам засмеялся и добавил: «Кому они будут нужны, ведь скоро не будет ни нашего государства, ни нашей разведки». Только Менарт молчал. Он возился с колесом и ничего не говорил. Потом мы поехали дальше и забрали Нигбура с Вайсом. К этому времени выяснилось, что Хеелих и Шилковский еще не вернулись. Мы поехали обратно и увидели, что они убиты. Вернее, убитого Хеелиха и тяжело раненного Шилковского. Неужели он выжил? Мы были убеждены, что он умер.
— Чудом, — кивнул Дронго. — А Бутцман мне не говорил, что вы сначала забрали Нигбура и Вайса, а потом поехали за Хеелихом.
— Может, он забыл. — Она тихо вздохнула. — Прошло столько лет, а я помню события той ночи во всех подробностях. Собственно, та ночь разделила мою жизнь на две части. В первой была Восточная Германия, служба, командировки, мои коллеги. Во второй — эта сытая, спокойная, равнодушная Западная Германия с ее устоявшимися правилами и привычками. Мне еще повезло, я встретила своего будущего мужа и переехала сюда. Потом родились дети. Первое время я здесь сходила с ума от тоски и скуки. В нашей прежней стране люди были гораздо приветливее, умели смеяться и плакать, не были такими равнодушными. А здесь — вежливость и политкорректность. Здесь никого не интересует, что у тебя в душе, какие у тебя проблемы в семье. Пришла, отработала и ушла. Вот такая у меня теперь жизнь. После моей прежней привыкнуть к этой было достаточно сложно. Но я смогла.
— Как вы думаете, кто-нибудь из ваших бывших коллег мог оказаться предателем? Мог сдать Хеелиха и Шилковского?
— Зачем? Документы мы уже отдали представителям КГБ. Зачем нужно было убивать наших товарищей? Мы были абсолютно убеждены, что это было сделано по приказу КГБ. Лично я в этом не сомневалась. Через два с половиной месяца мы узнали, что по приказу Горбачева в Баку были введены войска. По телевидению показывали убитых и раненых. Если ваше руководство могло решиться на такое в отношении собственного народа, разве для них имели какую-нибудь ценность жизни двух наших офицеров? И мы жили ожидая, когда очередь дойдет до нас.
— Вам было трудно, — сказал Дронго.
— Да, — вздохнула она. — Вы первый человек, которому я выговорилась за столько лет. Не знаю почему, но мне стало легче. Наверно, раньше такую функцию брали на себя исповедники. Как вы думаете?
— Наверно. Бальзак говорил, что юристы, врачи и священники не могут любить и уважать людей. Они знают слишком много их пороков.
— Вот именно. Пороках. У каждого из нас свое прошлое. В этой проклятой жизни все узнаешь.
— Мы хотим выяснить, кто мог сдать ваших товарищей.
— Не знаю. Если погиб Нигбур, если ранен Бутцман. Не знаю. Остались только Гайслер и Менарт. Но ни с одним из них вы поговорить не сможете.
— Что-нибудь случилось с Менартом?
— Нет. Но он ни с кем не хочет разговаривать. У него проблемы в семье. Жена ушла от него с сыном, которого он очень любит. Менарт замкнулся. Я несколько раз пробовала его пригласить к нам, вытащить из Веймара. Но все безрезультатно. Сейчас он, кажется, переехал в Зуль. Это небольшой городок в Тюрингии. Вы знаете, где находится Зуль?
— Я был там лет пятнадцать назад. У вас есть его адрес?
— Это маленький городок. Его дом чуть выше музея оружия. Вы знаете, где находится этот музей.
— Примерно представляю.
— Значит, знаете. Только это не Менарт. И не Гайслер. Среди наших ребят предателей быть не могло.
— Я могу только восхититься вашей самоотверженностью по отношению к бывшим коллегам, — пробормотал Дронго. — Кто еще мог знать о вашей работе в архивах «Штази»?
— Никто. Нам разрешили работать в архивах. Охрана пропускала нас, проверив документы. Хеелих, видимо, заранее согласовал список с Дамме, руководителем отдела, который отвечал за безопасность архивов. Пока мы работали, никого там не было.
— Ясно. Я сейчас подумал, что у вас могут быть неприятности после того, как я отсюда уеду.
— Может быть, — улыбнулась она. — Я уже отвыкла от неприятностей. Отвыкла от прежней жизни. Вы на несколько минут вернули мне ощущение полноты жизни. Я вам благодарна за это.
— Вы не слышали фамилию Барлах?
— Барлах? Нет, не слышала. У нас в группе не было такого сотрудника.
— Спасибо. Вы мне очень помогли, Габриэлла.
Она снова взглянула на пачку сигарет. Очевидно, ей нестерпимо хотелось курить.
— Я думала, вы действительно итальянец, — грустно улыбнулась женщина. — Вы даже внешне похожи.
— Мне многие об этом говорят.
— Как вас зовут?
— Извините. Я не представился. Обычно меня называют Дронго. Так и называют — Дронго.
— Это ваше имя? Красивое.
— Нет. Но меня так называют.
— Вы хорошо целуетесь, — вдруг сказала она, глядя ему в глаза.
— Вы тоже.
Молчание длилось долго, секунд двадцать. Затем она, не спуская с него глаз, поднялась, подошла к нему и села на колени, обхватив своими ногами его ноги и приблизив к нему лицо.
— У вас есть еще час? — спросила она.
Он понимал ее состояние. Сегодня она выговорилась, сегодня она выплеснула из себя некий энергетический заряд, который носила в душе много лет. И теперь образовавшуюся пустоту она хотела заполнить нежностью, чтобы сохранить память об этой встрече на всю жизнь. Она осторожно дотронулась губами до его губ. На этот раз поцелуй был более глубоким и долгим. Она, не сказав ни слова, начала снимать с него галстук, расстегнула рубашку. Он обхватил ее руками и начал поднимать юбку. На ней были чулки вместо колготок, словно она была готова именно к этой, единственной в своей неповторимости, встрече. Он осторожно поднял юбку еще выше. Она наклонилась к нему.
— Да, — сказала она, — здесь. Сейчас.
Он вспомнил про микрофон в своем кармане. Достать его сейчас из кармана означало оскорбить женщину, нанести ей страшную душевную рану.
«Какие мы все сволочи», — подумал Дронго с отвращением. Он чуть привстал, освобождаясь от пиджака, в котором был микрофон. И бросил пиджак в угол, подальше от кресла. Она удивленно взглянула на его пиджак, потом понимающе улыбнулась. Очевидно, она поняла все, о чем он ей не сказал. Они молча прошли в другую комнату, где была кровать. Больше им в этот момент ничего не было нужно.
В три часа дня, когда в Лэнгли было еще раннее утро, Кардигану позвонил сам Джордж Тенет. Находившийся в кабинете советника посла Майкл Кардиган взял трубку, уже предчувствуя серьезный разговор. Сегодня был воскресный день, и появление Тенета на службе невольно подтверждало исключительную важность полученного сообщения.
— Наши ребята работали всю ночь, — сказал Тенет после обычного приветствия. — Только что мне доложили, что ваши сведения полностью подтвердились. Мы сообщили в Бельгию о необходимости ареста этого типа. Невозможно подсчитать ущерб, который он нанес нам своей деятельностью.