истребителя, линейные параметры, объём внутреннего пространства – всё имеет значение, если хочешь сделать серьёзную машину, а не «метлу» для развлечения ротозеев. В идеале на этом самолётике можно достигать скорости в 1000 км/час. Если же подняться повыше, в разреженные слои (а кто ему запретит), вдвое-втрое больше.
Места в здании хватило на всё: и кабинет устроил, и лабораторию оборудовал. Тут же спал и еду готовил. Через два дня слетал на «Москвиче» в райцентр за хлебом; на рынке попалось хорошее мясо, взял, «дома» развёл костерок на свежем воздухе и затеял жарить шашлычок.
Неожиданно к костру вышел гладко выбритый мужчина в летах, с вопросом:
– Чем занимаемся на территории объекта, товарищ?
Был он кряжист, сед и суров, голос имел звучный и низкий. Он оказался командиром авиационного полка и начальником гарнизона, – да вот только не было здесь больше ни полка, ни гарнизона. Так что и командиром, и начальником он был бывшим, что совсем не мешало ему продолжать здесь жить и чувствовать себя ответственным за «объект». Боб не обнаружил следов его здесь присутствия потому, что последние дни бывший полковник охотился в здешних лесах, а жил в неказистом домишке, который Боб, исследуя территорию, обошёл своим вниманием.
Итак, появился полковник и вопросил:
– Чем занимаемся на территории объекта, товарищ?
– Шашлык жарю, да боюсь, на одного много будет, – весело ответил ему миллионер Боб. – Присоединяйтесь.
Полковник достал из сумки свежего зайца и флягу родниковой воды, присоединился – и начал рассказывать…
– Когда при Горбачёве войска ПВО отдали сухопутным округам, быстро пошла деградация во всём: в снабжении, налёте часов, обеспечении. Потом началось достижение, знаешь, паритета с США, а на деле прямое разоружение страны. Они, американцы-то, из космоса смотрят, говорят: что-то много у вас боевых самолётов в войсковой части в лесу на реке Ипати. Начальство понаехало, давай орать, через слово только и слышно название-то реки… Было в технико-эксплуатационной части два трактора, теми тракторами поотрывали самолётам крылья. Растащили их в стороны от фюзеляжей, подальше, чтобы видели внимательные янки из космоса: самолёты разобраны. А начальству мало: дави самолётам хвосты! Быстрее! Пришлось вдобавок к своим в соседнем колхозе ещё трактора нанимать…
Теперь того колхоза тоже нету, все разбежались, кто не спился и не помер. Они ведь раньше только тем и жили, что кормили нашу часть. А теперь, знаешь, технику ликвидировали, срочников забрали в область, офицеров – а их было больше четырёхсот! – сепарировали: выслуживших срок уволили вчистую, кто из молодых желал, уволили по желанию, оставшихся специалистов стали выдёргивать и куда-то отправлять, быстро так.
Что дальше? Ждите. Дождался я приказа: обеспечить добровольцев для участия в операции по наведению конституционного порядка в Чечне. А офицеры кто с оформлением, кто без, разъехались уже почти все. Нет добровольцев.
На подножном корме жили, с огородов. Бензина нет. Какие-то ухари срезали провода, обесточили городок, а никто и не шелохнулся. Приехали серьёзные ребята из Москвы, чтобы купить двигатели с самолётов, привезли бумагу с подписью неведомого генерала. Куда деваться-то? Хоть какие деньги. К тому же – мысль такая, знаешь, – если двигатели кому-то нужны, значит, не пропала ещё авиация. Потом уже объяснили, что им нужны были только лопатки турбины, они тугоплавкие, их задорого за границу продавали…
Но кончились однажды и эти деньги. Пешком пошёл в райцентр, оттуда поехал в округ, а начальство говорит: ПВО давно уже от нас забрали, а вам ещё до того был отправлен приказ о ликвидации части… Как отправлен? Факсом. А куда, на деревню дедушке? Телефонная связь-то не работает, факсы не приходят. А в городке осталось пять офицеров, трое с семьями, с ними что?.. Сказали, это уже не их проблема.
Прошло полгода, остался, знаешь, я один. Приезжают из военной прокуратуры: оказывается, нельзя было продавать двигатели. Кто бы мог подумать! Самолёты давить тракторами можно, а железки продать, чтоб было, чем личный состав кормить, нельзя. Скрутили руки, увезли, всю зиму держали в тюрьме, потом отпустили и велели ждать вызова. Извиняться никто, конечно, не извинился, но пенсию назначили. Вернулся сюда и вот, почти десять лет здесь. В ожидании вызова. Раз в месяц – за пенсией в райцентр, лес, рыбалка, огород. Козу завёл, курочек. Но главное дело, следить за порядком в городке, сохраняя то, что можно сохранить. Когда-нибудь да понадобится стране оборона, а значит, площадки для взлёта…
2.
Полковника обрадовало сообщение Боба, что он намерен вернуть в строй один самолёт. В былые времена он, как начальник боевого подразделения, стребовал бы бумагу о праве проведения таких работ, с согласованием со стороны компетентных товарищей. Но то – в былые времена. Теперь он был частным лицом на защите интересов Родины, что позволяло обойтись без формализма, если другое частное лицо проявило намерение, как это понимал полковник, поработать во славу Родины. Тем более: где их найти, «компетентных товарищей»?
И как старший по возрасту и званию, полковник тут же взял на себя руководство. Например, он выразил резкое неодобрение выбором объекта для модернизации, а именно МиГа с памятника:
– Когда пришли сапоги на командование, – говорил он, – с ремонтом было покончено. А к празднику 70 -летия Красной армии приказали ставить памятник, вот и взгромоздили на него этот МиГ. А куда ещё его было девать? Он же числился аварийным, и за отсутствие ремонта могли взгреть, а что нет базы для ремонта, им было наплевать. А мы, конечно, это старьё списали, предварительно сняв с него всё годное.
Боб на эти речи возразил, что никакого другого самолёта для эксперимента полковник ему всё равно предложить не может, кроме тех, которые без крыльев и хвостов, а они уже сгнили давно. Тогда тот придумал другой аргумент:
– Шасси у него декоративные! Как взлетать будешь?
Боб, не вдаваясь в технические детали, объяснил, что шасси волнуют его в последнюю очередь, и что он взлетит вообще без шасси. Тогда полковник озаботился взлётной полосой.
– А разбег-то? – спросил он. – Разбег? Бетонка, она, конечно, и есть бетонка, на века сделана, но как я ни приглядываю, а между плитами, знаешь, кое-где кустарник пробился. Придётся нам с тобою организовать субботничек и сходить его порубить…
Боб только рукой махнул.
Телевизора полковник не смотрел, газеты раньше покупал от случая к случаю – когда в райцентр выбирался, а последние три года и вовсе не покупал. С месяц назад нашёл в лесу газету – точнее, один разворот – забыли на биваке какие-то прохожие люди. Вот эти листы он сохранил. Там была статья о том, как в Латинской Америке Интерпол разоблачил группу русских офицеров, которые продали наркомафии подводную лодку. Эта тема полковника сильно волновала.
– А может, они её и не продавали, эту лодку? – спрашивал он во время их неторопливых вечеров с горячим чаем. – Обвинили зря, вроде как меня в продаже двигателей.
– Но кто-то же её продал, – резонно отвечал Боб. Он, в отличие от этого брошенного Родиной офицера, жил «в струе времени», от реальной жизни не отрывался и распродажа оружия куда ни попадя теми, кому Родина это оружие доверила, его совсем не удивляла и даже не казалась уже чем-то ужасным.
Кстати, Боб вспомнил о бутылке вина. Её принёс Толян ещё в тот памятный день, когда явился с Настькой к нему домой качать права, и бывшая жена пыталась утащить его кастрюлю. Бутылку тогда так и не откупорили, и она валялась то тут, то там. Боб, собираясь в поездку, бросил её в коробку с продуктами.
А вспомнил он о ней по какой-то смутной ассоциации. Бутылка была завёрнута в газету, вот почему. Только читать газету было невозможно, потому что кроме нескольких фотографий были там одни иероглифы. Сверху донизу её покрывали.
Теперь он достал редкостное, по уверениям Толяна, вино – хотя какой из Толяна знаток вин? Смех один! – и предложил полковнику обмыть знакомство. Но тот отказался:
– Я такое пить не стану. Только зря расстраиваться. А ты что же, по-китайски читаешь? – и показал на газету с иероглифами.
