Сергей Булыга
Весьма похвально
В достославные древние времена в одном известном университете обитал один весьма способный сколяр…
Простите, я запамятовал, сколяров тогда еще не было. Как, впрочем, и профессоров. Дело в том, что в те достославные, но, к сожалению, наивные времена науки находились еще в таком младенческом состоянии, что никто не брал на себя смелость учить кого-либо чему-либо. В наш просвещенный век трудно даже представить себе, что всего каких-то двести лет тому назад физика, астрология, хиромантия и медицина еще не были признаны досконально изученными, завершенными и пересмотру не подлежащими. Справедливость данного догмата для нас ясна и очевидна, а ведь когда-то он вызывал горячие, а порою и кровопролитные споры. Однако, хвала Создателю, теперь всё это в прошлом. Скажи мне, любезный читатель, что еще можно, например, добавить к алхимии, тригонометрии или географии? Философский камень получен, тангенс прямого угла вычислен с точностью до последнего знака, окружность земного диска измерена, поделана между государями и даже, строго по границам, окрашена в соответствующие цвета владеющих ею держав. А посему, в связи с вышеизложенным, совсем неудивительно, что на наши университетские кафедры восходят профессоры – то есть те, которые всё знают, а потому и обучают, а в аудиториях восседают сколяры – то есть те, которые ничего не знают, а потому и изучают, однако каждый из них по прошествии шести лет обучения может сказать… Алхимик скажет: я постиг алхимию всю без остатка. Медик скажет: я постиг медицину, я ведаю все те болезни, кои признаны излечимыми, а также и те недуги, от коих нет спасения. Теолог скажет…
Но я отвлекаюсь. Итак, в одном известном университете обитал один весьма способный… И всё-таки сколяр! Тогда ведь все учились, то есть все были сколярами и набирались знаний один от другого. А раз не было профессоров, то не было и кафедр. Сколяры собирались в аудитории, разводили на полу костер, жарили на углях имбирные хлебцы и водили диспуты. Первый заявлял тему, второй подхватывал, третий отвергал, четвертый уточнял, пятый высказывал сомнения…
Горел костер, хрустели хлебцы на зубах, срывали голоса ораторы, а слушатели время от времени кратко изрекали:
– Верно! – или: – Вздор! – или: – Похвально! – а изредка: – Весьма похвально!
Вот так в откровенных, порой нелицеприятных диспутах рождались истины, приоткрывались завесы неведомого, углублялись и мужали науки.
Однако, как известно, одними диспутами сыт не будешь. В свободное от учебы время сколяры кормились подаяниями, подённой работой, или же – чаще всего – проводили время в мансардах. Мансарды были на чердаках, где им быть и положено, мансарды были и этажом, и двумя, тремя, пятью этажами ниже, и даже в подвалах. Дело в том, что дома эти возводились специально для сколяров, вот отчего строители и позаботились о таком большом количестве мансард.
Теперь о главном. Наш весьма способный – я бы даже сказал: одаренный, – итак, наш весьма одаренный сколяр жил в мансарде третьего этажа. Каморка у него была маленькая, два шага на три, в пол- окна, и, что особенно ценилось, почти без двери. То есть, дверь была, но такая, что два гостя враз пройти в нее никак не могли. Одним словом, его мансарда признавалась весьма удобной для чтения книг и размышлений. Книги читались за высоким круглым табуретом, который кроме этого еще служил обеденным столом, грифельной доской и моделью земного диска. Размышлял сколяр на узком топчане, который в силу своей необструганности весьма действенно помогал бороться со сном. Над дверью – и над окном – был начертан черный козлорогий баран, символ смиренномудрия. На диспутах, кои наш сколяр посещал весьма усердно, речи его чаще прочих прерывались возгласами:
– Похвально! Весьма похвально!
Ибо никто как наше герой не был так сведущ в графориторике. Ведь это именно он первым уяснил возникновение звуков и переход их в рукописные знаки, именуемые буквами, и он же первым обнаружил законы сцепления вышеназванных букв в смысловые цепочки, известные как слова, он первым выявил, где и когда появляется смысл, который словами не назван, а в их сочетании есть, он обнаружил…
Что влюблен. В кого? Да в дочь смотрителя книгохранилища при университете. Чем она его пленила, я право не знаю. Девушка, достойная любви, должна, на мой взгляд, иметь…
Но я снова отвлекаюсь. Итак, вот свершившийся факт: наш сколяр полюбил – бесповоротно. И с той поры с ним стало так: он восседал на табурете и думал о ней, он возлежал на топчане и думал о ней, он говорил на диспутах и думал о ней; даже созерцание черного козлорогого барана – символа смиренномудрия – не отвлекало его от мыслей о ней. А коли так, то где причина, там уже и следствие. Вот следствие: дела сколяра пошли все хуже и хуже: на диспутах он говорил невпопад, имбирные хлебцы не насыщали его, книги не привлекали…
Но, тем не менее, в книгохранилище он хаживал по два, а то и по три раза на день. Там он задумчиво бродил вдоль книжных полок, читал заглавия на корешках; он хмурился, вздыхал… и время от времени бросал восхищенные взгляды на ту, которая лишила его покоя и смиренномудрия. А та, – напомню: дочь смотрителя книгохранилища, – та, не ведая тайных мыслей посетителя, сидела себе в углу и вышивала гладью. Она, кстати, была великая мастерица вышивать гладью, негладью и прочими другими способами. Итак, девица вышивала, сколяр томно вздыхал… А смотритель, любовно поглаживая тисненные книжные корешки, на все лады расхваливал свои сокровища:
– Вот посмотрите, юноша, на этот фолиант! Вот, возьмите, раскройте его – и он в свою очередь раскроет вам все тайны хиромантии. И тогда одного лишь взгляда на ладонь случайного прохожего будет вам достаточно для того, чтобы узнать все его прошлое, настоящее и будущее. Мало того, вы сможете предостеречь его от необдуманных поступков и посоветовать, как быть, чтоб линия жизни стала длиннее и глубже, а холм благополучия возвысился так, что станет просто невозможно сжимать ладонь в кулак… А это! О! Вы только посмотрите! Подробнейшее толкование изумрудных таблиц; кто знает таблицы, тому подвластно всё, то есть и мы, и антиподы. А вот, пожалуйте, я предложу вам изречения мактайских мудрецов…
Но тщетно! Сколяр не слушал ничего. Он только хмурился, вздыхал и украдкой поглядывал на ту, которая была непревзойденной мастерицей по части глади и неглади. Затем, чтоб не навлечь ненужных подозрений, сколяр брал наугад несколько книг и уходил, забыв распрощаться и поблагодарить.
А время шло. Дочь смотрителя взрослела, хорошела прямо на глазах… и оставалась в неведении о чувствах одаренного, но скромного сколяра.
Однако, как учат мактайские мудрецы, всему, даже бесконечности, положен предел. И так и в нашем случае. Однажды, присутствуя на диспуте, разгоревшемся по поводу вещих сновидений, сколяр услыхал о привороте лау-ли. Приворот этот заключался в следующем: ровно в полночь в полнолуние нужно было встать, сложить руки на груди, закрыть глаза, сосчитать до трехсот тридцати семи, затем медленно произнести имя того, кого избрал – и избранный явится к тебе. Вы будете вместе, но только во сне. Услышав подобное, сколяр возликовал душой и только хотел было воскликнуть…
Но тут его перебили:
– Вздор! Бредни! Чепуха! – возмущались собравшиеся.
А один из них, наиболее вдумчивый, даже потребовал призвать приват-экзекутора, дабы примерно наказать лжеца.
Однако лжец… О, простите! Однако оратор, поведавший о привороте, не сдавался. Он сказал:
– Конечно, то, что сейчас вы услышали, подобно вздору. Но это только оттого, что я сказал не всё. Козлорогий баран… – и тут оратор замолчал, и огляделся, и прислушался.
– Что? Что баран?! – не унимались собравшиеся. – Да говори же ты!
Тут я должен вновь отвлечься и объяснить вам, что в те давние времена не только науки, но и нравы также находились в младенческом состоянии. Так вот…
И оратор сказал:
– Перед тем, как считать, нужно обломить рога… – и замолчал, суеверно прикрыв рот рукою.
Но все и так прекрасно поняли: чтобы приворот возымел нужное действие, нужно сперва обломить рога козлорогому барану или, другими словами, совершить вопиющее святотатство. В наши просвещенные времена такого горе-оратора прямо с диспута отвели бы в темницу, но тогда… Тогда сколяры разошлись в полном молчании и о привороте лау-ли никто из них вслух не вспоминал, в душе отвергая его как средство
