— А я понимаю. У него появились в последнее время хорошие связи в разных кругах, в том числе и среди чиновников. Видимо, в России кто-то решил, что не стоит делиться с нами. Все можно брать самим.
— А мы им мешаем, — объяснил Француз, потом, подумав немного, добавил: — И не только мы. Другие тоже мешают. Лазарь насторожился. — Думаешь, может быть «баня»? — А где еще можно нас всех собрать. Может, Филин даже не догадывается об этом. Собрать всех «авторитетов» и устроить им «баню». Это мечта любого фраера. Такой шанс упускать нельзя.
— Не получится, — возразил Лазарь, — чтобы устроить такую «баню», нужно огромное количество взрывчатки. А где ее взять, где разместить? Ваш зал находится в глубине гостиницы. Туда не долетит даже выстрел из гранатомета. Мы все предусмотрели.
— Видимо, не все, — тихо сказал Француз, закрывая глаза, — раз упустили убийцу, видимо, не все.
— Мы его не упустили. Он даже не знал, что мы на него охотимся. — Теперь знает…
— Теперь знает, — согласился Лазарь, — но и мы знаем. Его фото у всех моих людей, на всех этажах. В гостинице будут сорок наших человек и еще тридцать из охраны наших гостей. — У них будет оружие?
— Нет, мы отберем его при входе. Среди них не будет Махрушкина, это я гарантирую.
— Обидно, — вдруг произнес Француз, не раскрывая глаз, — так глупо и обидно.
— Что обидно? — Лазарю совсем не нравилось настроение шефа.
— Обидно, если умрешь от руки человека с фамилией Махрушкин. Одно дело, когда тебя убивает Дантес, совсем другое — Махрушкин. Лазарь не понял, шутит шеф или говорит серьезно. — Пусть он об этом и не думает. Если он появится рядом с отелем, Мы его возьмем. И его не спасет даже его глупая фамилия.
— Ты все-таки следи за Филином и его людьми, — посоветовал Француз, наконец открыв глаза, — особенно за его людьми.
— Мог бы не говорить. Может, вообще не нужно его пускать на совещание? Они посмотрели друг другу в глаза. — А куда ты денешь три трупа, — улыбнулся Француз, — и что я скажу своим гостям. Что Филин улетел? Они могут не понять. Ведь мы гарантировали всем безопасность. — А после совещания?
— Это другое дело. Если вдруг он решит задержаться…
Француз выразительно усмехнулся. — Я вызову людей, — поднялся Лазарь. Он уже выходил из комнаты, когда его позвал шеф. — Лазарь, — очень тихо сказал Француз, — если со мной что-нибудь случится, ты прими на себя мою месть. И мое дело тоже.
Военная форма американского ветерана сидела на мне идеально. Левую кисть я бережно отцепил и спрятал протез в гостинице. Мы сняли номер в отеле «Шератон» на другом конце города, у реки, на фамилию какого-то американца. Правда, стоило это удовольствие около двухсот долларов. Теперь я выглядел, как стопроцентный янки. Леониду я оставил две бутылки хорошей водки «Смирнофф», и он с удовольствием остался в номере отеля.
Левый рукав демонстративно загнут и скреплен булавкой. Любой, увидевший меня в этот момент, поймет, что я ветеран американской армии, доблестно сражавшийся где-нибудь во славу Америки. Пока я шел через весь центр города, нужно было видеть лица американских мальчишек, провожавших меня восхищенными взглядами. Нужно было видеть это уважение и почитание на лицах взрослых. Я даже почувствовал, что немного разволновался. Будь проклят, этот Горбачев. Ведь в нашей стране ветеранов уважали не меньше, если не больше американских. А теперь нас называют оккупантами, презирают и не считают за людей. Нужно было попасть в Америку, чтобы почувствовать эту разницу.
Вокруг тела у меня обмотан небольшой пояс, на котором держится длинная рыболовная леска.
Кисточки свои я оставил в гостинице. Когда нет левой руки для балансировки, правой пользоваться сложнее. Но можно. В карманах у меня еще несколько разных приспособлений для предстоящей задачи. И я направляюсь прямо к этому «Варвику». Уже седьмой час вечера, и мой «клиент» должен быть в гостинице. Его лицо я помню очень хорошо, перепутать я не могу, иначе меня не держали бы на этой работе. И тем более не платили бы столько денег.
Я иду по Валню-стрит, широко махая правой рукой. Полицейские отдают мне честь, продавцы улыбаются. Надеюсь, никто из них не догадается заговорить со мной. В магазине театральных принадлежностей я раздобыл некоторые вещи и теперь любой, заглянувший ко мне в рот, увидит, что я еще и немой. А это очень важно для такого незнайки, как я. Все-таки нужно учить иностранные языки.
На Семнадцатую улицу я вступаю уже в семь двадцать вечера, И хотя я по-прежнему шагаю и улыбаюсь встречным прохожим, я успеваю заметить стоящие у гостиницы автомобили, людей, сидевших в них, рассыпанных по всей улице громил, чуть движущиеся занавески, за которыми скрываются охранники. Проходя мимо двух машин подряд, я незаметно бросаю в их бензобаки простые американские презервативы, наполненные марганцем и еще другим порошком для ускорения реакции. Каким именно, я не скажу, иначе можно будет просто взрывать автомобили на улицах.
После этого я подхожу к отелю «Варвик». Нужно видеть, как смотрят мимо меня и сквозь меня все охранники. Я инвалид, человек без руки, получеловек. По их мнению, я не могу представлять никакой опасности А вот американцы, наоборот, всячески подчеркивают мне свое уважение. Стоило мне только зайти в отель «Варвик», пройдя мимо многочисленных охранников, как ко мне подскочил портье.
— Что вам нужно, сэр? — видимо, спросил он меня. Я показываю ему свой обрубок во рту и знаками прошу отвести меня в кафе. Он, кажется, понял, ведет меня в кафе на втором этаже. Всюду видны морды охранников. Портье что-то говорит официанту, и тот приносит чашечку кофе. Все-таки плохо, что я не знаю английского языка.
Через полчаса начнутся взрывы, если я правильно рассчитал время. Значит, у меня есть небольшая фора. Теперь мне нужно войти в лифт. Конечно, в лифте никто не ездит. Там же нельзя спрятаться. Спокойнее. Укрепляю свои мешочки по краям верхней плиты. В нужный момент эффект будет поразительный. Ох, как трудно работать одной правой. Хорошо, что у меня есть такой крепкий ремень, на котором я могу повиснуть. Поправляю форму, выхожу на последнем этаже. В конце коридора еще двое охранников. Они нашпиговали своими людьми гостиницу. На меня эти ребята только бросают взгляд и сразу отворачиваются. Конечно, ведь инвалид не может быть опасным. Самые лучшие номера всегда бывают на последнем этаже. Это я знаю хорошо. И в этом сюите, конечно, живет мой «клиент». Этим двоим и в голову не придет, что внизу многочисленная охрана могла пропустить убийцу. Здесь они чувствуют себя спокойно. Я подхожу к ним вплотную. Действительно смешно. Что может сделать безрукий инвалид против двух откормленных боровов. Сейчас посмотрим. Для этого достаточно небольшого баллончика с усыпляющим газом. Или слезоточивым. Я не знаю, что внутри, но оба падают на пол, задыхаясь и кашляя. Удары по голове их же оружием довершают картину.
Теперь нужно втащить обоих в номер. Можете представить, как трудно тащить их одной рукой. Внизу идет совещание, нужно торопиться. С баллончиком мне, конечно, повезло, их продают в Америке на каждом шагу. Но везет обычно думающим и дерзающим. Дуракам везет редко, это только в пословице так говорится, что им всегда везет.
Теперь рыболовной леской связываю им руки, ноги, так, чтобы они не могли развязаться. Проверяю аварийный выход наверх, по пожарной лестнице. Он, конечно, открыт. Смотрю на часы. Еще есть пять минут времени. Что самое глупое в охране любого важного лица? Оружие его охранников. Посторонних, чужих, незнакомых гостей проверяют очень тщательно на выявление оружия, забывая, что ловкий человек вполне может отнять оружие у охранника. Это как атомная бомба, которая, взорвавшись, разрушает не только территорию противника, но и своей радиацией уничтожает собственную землю. Самая большая опасность в таких охраняемых объектах — оружие самих охранников. Достаточно им завладеть и можно смело проводить пешку в ферзи. Одного удара для этого вполне достаточно. Но на один удар я не рассчитывал. Нужно быть дилетантом, чтобы рассчитывать на случай. Я рассчитываю на целую цепь событий, которую сам подготовил и спланировал.
Достав оружие охранников, проверяю его и жду у лифта, уже бросив рядом с ним свой последний мешочек. Через минуту все начнется. Никогда больше не буду браться за работу в другом государстве. Это трудно и неудобно. Я привык к своему протезу и теперь мне так неудобно с одной правой рукой. Но зато,
