происходит достаточно условно, а существует порядок человеческих взаимоотношений, сформировавшийся за столетия. Один из местных, пригласив нас на обед, скромно так заметил: 'Есть в России три столицы — Рязань, Москва и Луховицы'. Мне очень понравилось изречение, и, будь моя воля, я бы и впрямь перенес столицу в Луховицы. В непоколебимое царство традиции, достоинства и силы. Ещё там делают самые лучшие в мире военные самолёты. Из Луховиц, после очередного нацбольского рок-концерта, мы отправились в город Рязань.
В Рязани, однако, больше никакого концерта не последовало, и мы в обществе Непомнящего и Стаси потусили в каком-то клубе. Слушали местный Рязанский рокопопс и пили пиво. Вечером мы поехали на вписку к одному журналисту и промоутеру какой-то языческой рок-группы, без стеснения косившей под 'Калинов Мост' Ревякина. Журналист благополучно нас разместил на полу, и мы организованно по ночи попёрлись за водкой в ночной магазин. Спустя год или два по телевизору очень часто показывали этот самый дом и тот самый магазин. В сводках теленовостей подвал этого дома фигурировал как место проведения закладки с учебными целями смеси гексогена, и настоящей эвакуацией среди ночи решительно ни во что не врубающегося населения целого многоэтажного дома. Это был тот самый рязанский инцидент, после которого политики уже несколько лет не могут определиться, кто же именно собирался его взорвать.
Прямо из Рязани мы двинулись в Мытищи, для завершения записи уже нашего собственного музыкального альбома. Однажды во время записи раздался телефонный звонок. Звонила Доррисон. Боксёр как раз писал партию гитары к какой-то там песне.
— Привет, как там дела? — грустно спросила Доррисон
— Спасибо, нормально. Вот, альбом пишем, — с легкой тоской в голосе ответил я. — Знаешь, Доррисон, тут мне твоя маман с какого-то члена письмо прислала, относительно твоего тотального отсутствия. Проявись как-нибудь, а то она уже твердо решила, что я тебя убил и труп твой спрятал. Грозится подать в розыск ментам, письмо мне написала. Переживает, наверное. Там все твои тёти крайне обеспокоены.
— Извини, я её найду, я не хотела тебя в это впутывать.
— Кто это? — спросил в микрофон Боксёр.
— Так, Доррисон звонит.
— Рома, пошли её на хуй, — громко в микрофон объявил Боксёр.
Я вежливо попрощался и повесил трубку. Надо было работать. Боксёр долго жил рядом со мной и видел, что ничего хорошего из этих моих свадеб в упор не клеилось. Думаю, что он её ненавидел за то, что она влетела вот так вот в наш мир и разворошила там всё. На самом деле, быть может, именно без неё никакого драйва вообще бы и не было. Было бы тепленько и сыро. Дерьмо, одним словом. Что так — что так.
Мы целыми днями сидели в студии, ночевали, как обычно, в морге, и я ползал по ночи в туалет, перелезая через фиолетовые гробы. Толя, как и прежде, носил свою жутко вкусную домашнюю колбасу и бадяжил спирт. В нашем обществе осталась тусить Стася. Мы с ней непрерывно домогались друг до друга, но ни до какого секса, на удивление, дело не дошло. В этом и состояло странное извращение. Нас связывало гораздо большее, и банальное траханье было лишним, пустым, бесплодным занятием. Хотя моя боевая подруга еще не определилась, как именно на прощание насолить высокомерному дяде Непомнящему. И я, вероятно, предполагался в виде повода к обидам и их расставанию. Я чувствовал подвох, женщина — есть женщина. Загадка природы. Стася в последний день отправилась к нему обратно, и наврала с целое ведро.
На следующий день приехал грустный Сашок, и мы пошли пить пиво. Я еще и не понял ничего. После второй бутылки, на платформе Мытищ, он раскололся:
— Ром, ты Стасю трахал?
— Если б трахал, то, конечно, не сказал. Но на этот раз нет. Это точно.
— Значит, она меня специально разозлить хотела, и нас поссорить. Давай тогда ей за это отомстим, и устроим группен-секс!
— Ну, давай, если хочешь. Мне всё равно, — безразлично ответил я.
Электричка увезла повеселевшего Непомнящего обратно в Москву.
В день 5 апреля мы с Мефодием сходили на нацбольское шествие. Главный праздник партии. Все ж, год назад было гораздо больше народу. Тогда это шли массы в несколько тысяч. Колонна КТР, колонна юных летовцев, колонна правых, колонна левых, кружок юных дугинистов. По окончании прошел где-то на окраине Москвы фестиваль Железный Марш, с целым залом радикальной молодежи.
Многое произошло за ушедший год. Ряды НБП серьезно поредели, очень заметно было по митингу. Непомнящий спел в пердящий и хрипящий мегафон для собравшихся своё вечное 'Убей янки':
Лимонов попросил попеть что-нибудь и меня. Мне стало неловко, и я отказался. Сказал пару слов. Очень зажигательно и смело выступил парень из Латвии, Костя Маузер. Они там много начудили. Премьер-министр их страны, господин Улманис посадил 'дубки Улманиса' в честь независимости и самого себя, чтоб они отмеряли годы крепнущей суверенной республики, превращаясь в большие дубы. Ребята Маузера их на хер спилили ночью. Улицу Дудаева переименовали обратно в улицу Космонавтов, таблички все посбивали. Много еще нахулиганили. Латвийское отделение партии было показательным — и Маузера справедливо всем ставили в пример. С ним первым, выйдя из застенков, общался ветеран Советской Армии Василий Кононов, посаженный в тюрьму новыми независимыми лабусами, старый русский диверсант НКВД.
Стоял собачий холод. В рядах демонстрантов, всё равно, кого только не было. В сторонке мёрз, как все, Пелевин. Он не был в партии — просто ему было, наверное, по приколу. С ним активно дружила Стася, он иногда приглашал её в кафе и поил кофе.
С митинга толпа дружно ломанула кто куда — музыканты и близкие к ним неформалы двинулись в гости, на какую-то рок-н-ролльную студию отмечать партийный праздник, мы же с Мефодием поехали в Мытищи есть пельмени и дальше прописывать его барабанные партии. Никакого настроения пить категорически не было. Стояло серое небо, собачий холод. В Москве — это не в Днестровске. Тут большее количество дней в году — серого цвета. И настроение отсюда ни хрена не радостное. В такое настроение хочется только нажраться. До солнышка ещё очень и очень далеко. Мерзкая сырость, проникающая под любую одежду. Я добавил денег Мефодию в подарок. Рядом со студией, в том же здании, в Сэконд-хэнде Мефодий присмотрел себе добротное, не сильно побитое пальто.
— Как у Толи Тишина, — глядя в большое зеркало примерочной желтозубой улыбкой, отметил Мефодий. Ему хотелось хоть в чём-то походить на Толю. Хоть в наличии пальто.
— Ценная вещь, — заметил я и тут же извлек из штанины пачку денег, — носи, Мефодий. Ты так, и вправду, как Тишин — сплошная борода и пальто. Пошли барабанить.
Мы вернулись в Брянск, чтоб уже навсегда прекратить и репетиции, и концертную деятельность. Группа 'Волшебная Гора' в одночасье сдохла. Было какое-то удовлетворение от проделанной работы, но тема себя полностью исчерпала. Всё, что хотелось, уже было сказано. Добавить было нечего. Петь песен больше категорически не хотелось. К тому ж, мы с Боксёром просто до смерти надоели друг другу. Он нашел себе девушку и тренировался на ней перед началом, как предполагалось, долгой и счастливой семейной жизни. Девушку звали Зайка. Шагги тут же дала ей погоняло «Зайка-заебайка». Уж ни за что не поверю, чтоб еврейская девушка Шагги вступала с Зайкой в любовную связь, но погоняло Зайкино вполне отвечало реалиям. В постели она била током, как электрический скат, и с непривычки, своей безумной сексуальной энергетикой, могла насмерть сразить быка или коня… Я был неистово влюблен в Зайку целых две недели, холодной осенью 2000 года возвращаясь поздними ночами обратно к себе домой, к сначала бросившей и
