самом деле, было довольно весело. Вот так вот — кромешно, горестно и весело. Сразу после завтрака народ брал газету — кто сколько мог унести, или листовки с клеем, и расходился по омерзительно скользкому городу. Теперь уже до самого вечера. Пока глаза не закроются. Те, кто не выдерживал и шел отдыхать, выходили с листовками ночью.
Героем кампании, нашим стахановцем и всеобщим любимцем был Фиш. Маленький, в огромных скинхедовских ботинках, как светлячок, Фиш разносил огромный полосатый баул газет. За день — около 4 тысяч квартир. И падал замертво заполночь, чтобы в 4 опять пойти, как в бой, с этими газетами, уже к проходным. Он был еще очень молодой, не имел никакого ровным счетом образования. У Фиша была язва, и иногда он желтел и корчился от боли, лёжа посреди кухни на раскладушке. Когда народ приходил поздно ночью откуда-нибудь с задания, Фиш немного просыпался, просил у кого-нибудь сигарету, делал пару тяг и снова умирал до утра.
Я как-то спросил у Елькина, а почему Фиш?
— Потому что у Фиша мозгов, как у рыбы.
Все дружно заржали. Фиш ржал громче всех. Мы вместе ездили на прямые эфиры в Нижний. Он исполнял роль гида, и я протаскивал его за собой внутрь телецентра, как охранника. Другие кандидаты смотрели на него с явным изумлением. Он был ниже меня почти в два раза. Жил Фиш в центре города, в разваливающемся старом доме. Мать его работала в прокуратуре на какой-то незначительной должности, а отец сильно болел. Хотя дома был далеко не бомжатник. Но видно было, что когда-то, при совке, семья Фиша жила гораздо лучше. Фиш был не очень развит в интеллектуальном смысле. Обычный панк из рабочих кварталов. Однако, что уж тут говорить, по жизни, такие люди нравятся мне гораздо больше хитрожопых интеллектуалов. Они искренни, и все делают искренне. Такие, как Фиш, не встречаются среди подлых чиновников и прочих 'белых воротничков'.
Однажды Фиша мы отправили в район рынка вместе кем-то из барышень раздавать газету. Подошел здоровенный мужик, лет сорока пяти. Присмотрелся.
— А чё это вы его газету раздаете, он же пидор.
— Кто пидор? Лимонов пидор?
— Пидор — он и есть пидор.
— Не, это неправда. Что ж я, стал бы тогда за него агитировать, если он пидор?
Фиш поднял свою маленькую ножку с большим ботинком и долбанул мужику в коленку. Тот начал сгибаться. Не опуская ногу, второй удар пришелся прямо в рожу. Упал. Крови натекла целая лужа. Мужик лежал в ней лицом. Молча. Фиш с барышней развернулись и удрали в первый попавшийся двор.
Спали в маленькой двухкомнатной квартире — где придётся. Чаще всего на полу. Вскоре у меня и у Хэлл на ногах, а затем и на всём теле появились здоровенные красные пятна, похожие на укусы. Мы почесались дней пять, и попёрлись в кожвендиспансер. Врачиха долго качала головой, недоумевая, почему лимоновцы идут на такие жертвы, если давно уже ясно, что победят их местные. Выписала мазь от чесотки. Мы ей сказали, что насчет местных вопрос пока ещё открыт. Мазь, однако, не помогла. За неделю до выборов с жуткой лихорадкой Хэлл я отправил в Брянск. В день её отъезда в стене мы обнаружили между досками армады рыжих клопов. Клопы, оказывается, днём тихонько там сидели, а ночью вылезали на охоту. Пить кровь. Это был ужас. Такой мерзости я не видел ещё никогда в жизни. Чесалась к тому времени уже вся комната. Мы купили дихлофос, ещё какую-то гадость и начали дезинфицировать помещение. Больше в этом углу никто не спал.
С Голубовичем мы вскоре начали много ездить по регионам. Стас Дьяконов пробивал встречи с избирателями, мы их проводили. Надевали костюмы, рубашки, галстуки. Я заранее приготовил скелет речи на час. Про всю жизнь Лимонова, включая матрасик в Брянске, на котором он тогда у меня в гостях скромно спал. Думаю, многих мы уговорили этим матрасиком. Как правило, люди относятся с резким негодованием по поводу любых кандидатов. Тут же был, и впрямь, случай исключительный. Человек сидел в тюрьме, имел незаурядную биографию, да к тому же не сам за себя агитировал, а ездили мы. Вопросы задавались разные. Вообще-то, Голубович у нас играл роль более злого. Он реже говорил, и немного переключал внимание на себя, когда люди начинали шуметь. Мы ничего не выстраивали специально — после каждой встречи подолгу анализировали происходящее. В общем-то, всё у нас получалось. Если бы ещё был такой же административный ресурс, как у оппонентов, благодаря которым много где нам просто не разрешили проводить эти самые встречи, мы бы имели более весомые шансы. В Нижегородской области в тот год наблюдалось тотальное безвластие в ряде очень важных сфер. Наши оппоненты, к примеру, умудрялись залезть в церковь. Попы с удовольствием брали деньги и агитировали за коммунистов, либо за демократов. Мы до этого, увы, не додумались. А, впрочем, у нас и денег таких отродясь не было.
Тяжелая, монотонная избирательная кампания шла не только в Дзержинске. Больше ста нацболов прошло через те выборы. Люди работали в других населенных пунктах, райцентрах, попадавших в зону проживания наших потенциальных избирателей. В Ардатове работал питерский парень Нос, который умудрился взорвать бабуле, у которой мы сняли для него комнату, газовую колонку. Нос обегал населенный пункт и однажды с группой нацболов нарвался на мэра этого населенного пункта. Случилась очень содержательная беседа:
— А вы это почему тута на столбах всё такое клеите?
— А ты кто такой, дядя?
— Я мэр, это мои столбы.
Мэр был послан чрезвычайно далеко, и тут же ломанулся звонить по мобильнику, а нацболы пустились наутёк от милицейского козла. И убежали. В Питере по возвращении с выборов Носа ссадили с поезда и на перроне арестовали. На выборах он одновременно скрывался после каких-то больших неприятностей и зачем-то купил билет на свою же фамилию. В Дальнем Константиново, в маленьком деревянном домике жил Марсель Гатауллин. Худой темнокожий Марсель походил на индейца. В мирной жизни он работал юристом, а здесь пешком проходил все близлежащие трассы и в одиночку покрывал нашими листовками целый район. В этой же деревушке мы на одной из встреч с избирателями случайно встретили панка и долго ржали, откуда он, волосатый, тут взялся. Очередной клон Летова. С такой же прической, неестественных очками, козлиной бородкой и кедами. Панк рассказал, что местные сельские пацаны делятся на две категории. Первые — это те, которые носят брюки с наглаженными стрелками, и заправляют их внутрь резиновых сапог. Это быки. А другие, это те, которые просто «Ы-ы-ы», глупо улыбаясь развёл руками панк. Это лоси. Предполагалось, наверное, что лоси — это либо наркоманы, либо просто полные кретины. Я уточнять не стал. Оказалось, панк что-то слышал о Партии и заинтересовался. Так у Марселя появился собеседник.
Мы с Голубовичем решили немного скрасить Марселю жизнь. Купили куриных ног и поехали в лес. Прямо на снегу разожгли костер, жарили ноги и беседовали на разные высокие темы. Предметом острейшей дискуссии стала лимоновская брошюрка — открытое письмо президенту, написанное в Лефортово. Лимонов выступал теперь в новой для себя роли противника войны в Чечне и процессов об измене Родине над учёными и журналистами, передававшими западным спецслужбам и 'экологическим организациям' те или иные российские военные секреты. Лимонов написал на волю письмо с призывом полностью перекроить идеологию Партии, убрать весь милитаризм и страшилки типа «Сталин-Берия-ГУЛАГ». Не мудрено, он теперь сам оказался в некотором роде, узником ГУЛАГа. Голубовича же с Марселем такой поворот куда-то в ряды диссидентского правозащитного движения абсолютно не устраивал. Такие пируэты писательской мысли никто не оценил. Мы напряженно спорили:
— Роман, для меня после этого самого письма термин «нацбол» и «лимоновец» не пересекаются. Я не лимоновец. Не друг всех чечен. Я не собираюсь кричать 'Свободу чеченскому народу' только лишь потому, что Лимонов в тюрьме проникся состраданием к чеченскому сокамернику, резавшему русских солдат, как свиней, и взрывавшему дома. Меня не устраивают эти аргументы а-ля Новодворская. Я — русский патриот, а не правозащитник. Я не Елена Боннэр, чтобы такие странности понимать и разделять.
Больше для поддержания диалога, я принял обратную позицию, в любом случае всё это было очень далеко от реальности. Ни чеченцев, ни Лимонова тут не было и близко, и не так уж важно, чего он там и где написал. Как и в Магнитогорске, так и в Брянске эти брошюрки с глубоким подтекстом партийцам никто и не думал давать. Лишнее это, не поймут. Я раздал свои разным бывшим поклонникам коротичевского «Огонька». Эти, просто как дети малые, визжали от счастья. Как же. Ещё одним правозащитником на
