Я рассказала ему о домике поблизости и о том, как Стаббс с дочерью умудряется наскрести себе на жизнь. Джервис заинтересовался этим, но Джонни желал продолжать раскопки.
В течение трех дней продолжались работы, но мы, хорошо зная окрестный люд, опасались его враждебности.
— Все это так глупо, — сказал отец. — Ну почему не выяснить, был ли на самом деле монастырь? Откуда эта враждебность?
— Ты же знаешь, как народ ненавидит любые изменения в его жизни, — напомнила мать.
— Но это никаким образом не повлияет на их жизнь. А вообще хотелось бы мне знать, на чем основываются эти рассказы о том, что там был монастырь.
— Надеюсь, ты не собираешься прочесывать дно пруда? — спросила мать.
— Я думаю, вряд ли это возможно, но неплохо было бы по крайней мере узнать, стоял ли там монастырь.
Потом случилось неизбежное. Конюх, прогуливавший лошадь, проезжал мимо пруда. Были сумерки, но он отчетливо расслышал звон колоколов. Он исходил, по его мнению, со дна пруда. После этого уже ни о чем, кроме колоколов, не говорили. Колокола ведь звонят, предвещая несчастье, не так ли? Кто-то прогневил Бога, и далеко искать виновных не нужно. Мертвые не любят, когда их беспокоят, и всем было понятно, что «эти монахи, что на дне лежат, терпеть не могут, когда кто-то приезжает из Лондона и начинает им покоя не давать».
Все говорили, что слышали колокола, и все слышали их в сумерках.
Прошли две недели, и, по-моему, даже Джонни стала понятна бессмысленность продолжения работ. Раскопали то, что являлось частью каменной стены: видимо, когда-то здесь стоял старый дом. Не было никаких оснований думать, что стена имеет отношение к монастырю.
— Нам бы раздобыть специальное оборудование, — вздохнул Джонни. — Необходимо копать гораздо глубже…
— И, видимо, ничего не найти, — добавил отец.
— Какая жалость! — заметила Грейс. — Я так расстроена.
Это я во всем виновата: мне не следовало писать об этом.
— О нет, — возразил Джонни. — Нам это доставило огромное удовольствие, правда, Джервис?
Джервис сказал, что он доволен, ведь он нашел новых друзей, а это гораздо важней, чем раскопки какого-то монастыря.
— Прекрасно сказано, — ответила мама, — но я же вижу, что вы расстроены.
Ну, ничего, возможно, в Помпеях вам больше повезет.
Зашел разговор о том, чтобы поехать вместе с ними в Лондон и погостить там, но отец заявил, что у него накопилось много мелких дел, которые он не может оставить нерешенными.
С одной стороны, я была расстроена, но с другой меня радовало, что, наконец, прекратили копать, а вся эта возня с раскопками вызвала у меня желание отвлечься.
— Анжелет очень любит Лондон, — сказала мать. — Я не вижу причин, по которым ты, дорогая, не могла бы съездить туда, а сопроводить тебя сможет Грейс.
— О, это было бы чудесно! — воскликнула Грейс. На этом и порешили. В день накануне отъезда Джервис сказал мне:
— Я хотел бы в последний раз взглянуть на то место. Вы не сходите со мной, Анжелет?
— А что вы там хотите увидеть? — спросила я.
— Да просто интересно. И вот что я вам скажу: мы пойдем туда в сумерки, когда там никого не будет. Это — час ведьм.
Я вздрогнула.
Мы выехали, рассчитав время так, что сумерки начали сгущаться как раз, когда мы подъехали к пруду.
— Не сказать, чтобы мы улучшили здешний пейзаж, верно? — сказал Джервис, уныло глядя на кусок стены, облепленный грязью.
— Не расстраивайтесь, — ответила я. — Полагаю, такая судьба ожидает многих археологов.
— Ну да, если не будешь искать, то никогда и не найдешь, а эта работа доставила мне удовольствие.
— Даже несмотря на неудачу?
— Я не рассматриваю это как неудачу, потому что завел здесь новых друзей. А теперь еще вы собираетесь снами в Лондон… Прислушайтесь, — сказал он. — Прислушайтесь к этой тишине.
Место производило впечатление зачарованного! Впрочем, возможно, таким его сделали мои воспоминания. В темноте едва поблескивала вода. Дул легкий ветерок, слегка шевеливший траву, время от времени нарушая тишину тихим шелестом.
— Можно понять, почему люди сочиняют о таком месте легенды, — сказал Джервис. — Вы часто бываете здесь?
— Нет… теперь уже нет.
— Прислушайтесь…
Вот он, едва слышный, но безошибочно определяемый звук… похожий на звон колокола.
Я бросила взгляд на Джервиса. Он тоже слышал? Выражение его лица подтверждало предположение: он был изумлен и пристально смотрел на пруд. Вот снова: отдаленный звон колокола.
Джервис сказал:
— Вы побледнели. С вами все в порядке? Должно быть, где-то поблизости есть церковь.
Я покачала головой:
— Вряд ли отсюда можно услышать церковные колокола…
— Это невозможно… — начал он.
Мы вновь замолчали и стояли, напрягая слух, но теперь вокруг царила тишина.
— Не волнуйтесь, — сказал Джервис. — Этому должно быть объяснение.
— Похоже, звук все-таки исходит из пруда.
— Давайте посмотрим на это так: мы пришли сюда, чтобы услышать колокола, и, я думаю, в глубине души мы этого хотели.
Мы ожидали услышать их, ну и вообразили, что слышим.
— Оба? Одновременно?
— Выходит, так.
Джервис направился к пруду. Я колебалась.
— Идите, идите, — сказал он, взяв меня за руку. — Мы только подойдем поближе и прислушаемся… внимательно.
Я пошла за ним. Мы стояли так близко у воды, что до нее оставалось не больше шага. Он крикнул:
— Эй, кто там? Зазвони-ка еще раз в колокол! К нам вернулся его голос, искаженный эхом, но больше ничего не было слышно, кроме тихого шелеста травы, колыхаемой ветерком.
— Здесь сыро, — сказал Джервис. — Давайте возвращаться.
После того как мы отъехали от пруда, некоторое время он хранил молчание, а затем сказал:
— Нам все это почудилось.
Однако и он, и я знали, что это не правда.
Когда мы прибыли в Лондон, я сразу же заметила, что настроение по поводу войны резко переменилось.
Быстрой победной войны не получилось. Поступали известия об эпидемии холеры, уносившей жизни наших солдат. Все обсуждали статьи Уильяма Говарда Рассела, приславшего в газету «Тайме» сообщения с места боев. Солдаты умирали от болезней, а в армии не было лекарств, чтобы справиться с эпидемией; там царили хаос и дезорганизация, а это был враг более опасный, чем русские. Война оказалась тяжелой: она
