ста километров. В пути все молчали. Мне не о чем было говорить с Барлоу и его людьми, а они, очевидно, не хотели беспокоить меня лишними расспросами. Они ведь знали, какой козырь держат у себя, и готовились его выложить на обратном пути.
Мы приехали на побережье и остановились около небольшого одноэтажного дома, выходившего окнами на берег. Здесь уже были две машины и несколько неизвестных мне людей. Я сделал вид, что вхожу в дом, но на всякий случай присмотрелся к каждому, стараясь запомнить их лица. Они мне еще пригодятся. Оглобли среди них не было. Очевидно, мафия не испытывала недостатка в людях. Светило солнце, вокруг носились чайки, гдето далеко играли дети и были слышны их голоса. А я в сопровождении своих провожатых вошел в дом, где царил полумрак. За столом сидел мужчина с изжеванным, мятым лицом и какими-то потухшими глазами. Он с непонятным интересом взглянул на меня и показал на стул:
– Садитесь, – предложил он по-английски.
Я сел. Барлоу уселся рядом, а его люди вышли из комнаты.
– Вы хотели со мной поговорить, – сказал этот тип уже по-русски.
Он говорил безо всякого акцента, как человек, долгое время проживший в России. Я пригляделся. Если человек с таким лицом – глава мафии, то я – папа римский. Скорее, он советник главы мафии. У него хоть и потухшие, но чрезвычайно умные глаза. Нужно сразу дать им понять, что со мной нельзя играть. Я уже видел и «паханов», и «авторитетов». Итальянская «коза ностра» или китайская «триада» меня еще могли обмануть, подсунув вместо шефа его советника. Но не наша мафия. Этих я чую за версту. От настоящего авторитета должна исходить энергетика силы. Настоящей силы. Иначе Барлоу не сел бы так бесцеремонно в его присутствии.
– Я хотел поговорить с шефом, а не с вами, – отвечаю я ему и вижу, как он удивленно и уже с большим интересом смотрит на меня. Помолчав целую минуту, он спросил:
– И почему вы решили, что со мной не стоит разговаривать? Вам не понравилось мое лицо? Или мой внешний вид? Почему вы решили, что я не могу быть шефом?
– Охранники вели себя слишком расслабленно, – охотно объясняю я ему, – да и Барлоу не должен был садиться в вашем присутствии. Во всяком случае, без вашего разрешения.
– Мне много рассказывали про тебя, Левша, – сказал он после паузы. – Значит, вот ты какой. Опыт у тебя большой. И наблюдательность сохранил, если замечаешь такие подробности. На будущее мы учтем такие детали. Но ты прав. Не стану с тобой играть, ни к чему это. Мы ждем еще одного человека с минуты на минуту. Я должен ему позвонить. Подожди минутку.
Он поднялся и поманил за собой Барлоу. Я слышал обрывки их разговора из-за закрытой двери. Очевидно, неизвестный отчитывал Барлоу. Тот доложил им о сломленном инвалиде, готовым спасти дочь любой ценой. А этот тип сразу понял, что имеет дело с умным человеком. И поэтому не стал притворяться. Они вошли через несколько минут. Барлоу был красным от возмущения, но молчал. Он вышел за дверь, явно сдерживаясь и едва не хлопнув дверью. Когда мы остались одни, неизвестный мягко сказал:
– Иногда приходится терпеть и таких людей. Говорят, что этот кретин организовал нападение на тебя? Это правда?
– Я думаю, что кретину кто-то подсказал устроить это нападение, – мне важно не переиграть, но и показать себя дурачком не стоит. Мой собеседник умеет читать чужие мысли. Он не просто советник, он, очевидно, мозг организации.
– Возможно, – соглашается он, улыбаясь. – Но во всяком случае я думаю, что тот инцидент нужно считать случайным. А ты действительно тот самый Левша, о котором в России ходили легенды?
– Про легенды не слышал. А Левшой меня назвали в шутку, когда я потерял левую руку.
– Где потерял?
Он перешел на «ты» и разговаривает со мной так, словно мы с ним давние друзья. С этим типом нужно держаться на дистанции. Несмотря на свое изжеванное лицо, он очень умен.
– В Афганистане. Я был командиром роты. Снарядом оторвало, а спасти не смогли.
– И ты, герой-инвалид, решил стать киллером?
– А тебя это так волнует?
Я тоже перешел на «ты», мы с ним были примерно одного возраста, просто его жизнь, кажется, побила еще сильнее, чем меня.
– Не волнует, но интересно. Говорят, что у тебя есть правительственные награды бывшего Союза? Это верно?
– У меня много чего есть. Показать все сейчас или поверишь на слово?
– Вот ты какой ершистый, – добродушно сказал он, улыбаясь. – Ладно, не нервничай. Все будет нормально. Сейчас шеф сам приедет. Через несколько минут будет здесь.
– Так бы сразу и сказал, а то про руку мою расспрашиваешь. И Барлоу присылаешь на переговоры. Ты бы ему сказал, чтобы своих молодчиков не присылал. Я ведь хоть и однорукий, но стреляю неплохо. Вполне мог при следующей встрече отстрелить этому Барлоу голову, к чертовой матери. И любой американский суд меня бы оправдал, увидев мои синяки.
– Мы ему уже сделали втык. Он привык работать своими методами. Не знает, что к нашим людям особый подход нужен.
– Вот ты ему все и объяснишь. А заодно поясни, чтобы не держал меня за фраера. Мне нужны гарантии, что вы меня потом не уберете. Иначе зачем затевать всю эту галиматью, если вы меня все равно кокнете?
– А жаргон тебе не идет, – лениво советует он, – выглядишь не слишком органично. Ты ведь в зонах не был, в тюрьмах не сидел, откуда у тебя блатной лагерный жаргон? А насчет гарантий ты тоже прав. Если захотим, все равно уберем в любой момент. Поэтому тебе лучше на слово нам поверить, чем дергаться.
В этот момент за стеной слышна возня, кто-то бежит. Очевидно, приехал сам шеф. Слышен громкий голос Барлоу. Что-то говорит Трошин. Мой собеседник медленно встает со стула. Я поднимаюсь следом. Дверь открывается, и входит невысокий человек с подстриженными ежиком короткими волосами, острыми чертами лица, пронзительным взглядом. Он хотя и невысокого роста, но сразу ясно, кто перед тобой. И не потому, что все остальные забегали. От него исходит та самая уверенность силы, которая смущает остальных.
– Приехал? – спрашивает он, обращаясь не ко мне, а к моему собеседнику. Тот кивает.
Затем проходит к столу, садится первым и жестом разрешает сесть всем остальным. На этот раз Барлоу, вошедший следом за ним, совсем не чувствует себя столь вольготно, как несколько минут назад. Он осторожно садится на стул где-то в глубине комнаты. Мой собеседник с изжеванным лицом опускается на свой стул. И только после этого сажусь я.
– Вы поговорили? – шеф меня пока игнорирует. Он обращается к своему советнику. Тот кивает.
– Ты согласен? – наконец спрашивает меня этот «авторитет».
Первые слова, обращенные ко мне. Здесь важно не переигрывать. Все-таки передо мной не Барлоу, и даже не советник шефа. Если я начну дерзить или высказываться непочтительно, то меня уберут немедленно, прямо здесь. Несмотря на гигантскую подготовку, какую они провели. Власть шефа держится на авторитете, и я не должен ни в коем случае подвергать ее сомнению.
– Я хотел поговорить, – осторожно начинаю я, стараясь его не раздражать.
У него злые, бешеные глаза, и я понимаю, что свой «авторитет» он завоевывал по-настоящему, в лагерях, а не покупал за большие деньги, сидя в роскошных апартаментах Бруклина.
– О чем? – резко спрашивает он. – Тебе мало, что мы оставляем в живых тебя и твою сучку? Тебе еще нужны какие-то гарантии?
– Нужны, – упрямо говорю я, облизывая губы. – Я хотел с вами встретиться, чтобы вы мне их подтвердили.
– Смотри, какой смелый, – удивляется он. – Ладно, считай, что ты их получил. А кто даст мне гарантии в отношении тебя? Что вдруг не сбежишь и не обманешь нас? Или в последний момент не побежишь в ФБР? Ты нам такие гарантии дать можешь?
Откуда мне было знать, что передо мной сидел сам Коготь. Говорят, что он считался правой рукой самого Рябого, погибшего задолго до того, как я появился в Америке.
– Мне деваться некуда. Я свое дело сделаю, – отвечаю я ему.
И вдруг в разговор вмешивается его советник.
