Сегодня мой шестнадцатый день рождения, поэтому с самого утра я сделал себе подарок. Я прокололся перед матерью. Случайно. Как-то тупо. Получил письмо по электронной почте от Билли и мог бы преспокойно оставить его на компьютере, но нет – мне нужно обязательно было его распечатать и выбросить на тумбочку, как белый флаг.
Встаю, спросонья прохожу на кухню и вижу письмо в руках у матери. По выражению ее лица понятно – она уже прочитала его. Глубокие морщины в уголках губ – лишнее тому подтверждение. Она протягивает мне письмо и говорит:
– Скажи мне, пожалуйста, отчего у тебя не хватило мужества открыто признаться мне в этом?
'Какой я тупица! Как меня угораздило? Однако если ты уже читаешь чужие письма, то что будет дальше?!' – думаю я и говорю:
– Тебе понравилось то место, где он говорит, что у меня великолепный пенис?
– Не очень, – отвечает мама.
Теперь она смотрит на меня, как на инопланетянина. А я и есть таков – это, мам, тебе за твое неохристианство: родной сын оказался гомиком. Неохристиане называют это 'дарвиновскою аномалией'.
Мама вздыхает и говорит:
– Что ж, думаю, нам придется смириться с этим.
Да, мам, придется. А не хочешь ли ты сказать мне что-нибудь нежное, наподобие: 'Милый, милый Рон, мы все равно любим тебя…'
Нет. Только не моя мама. Ни в коем случае. Говорить то, что думаешь, – это мамин способ самоутверждения, а самоутверждение для нее превыше всего, тем более каких-то там моих переживаний.
Поэтому я снова наезжаю на нее.
– Да, какая досада – зачни ты меня на год-другой позже, я был бы экранирован еще в зародыше, и ты могла бы со спокойной совестью сделать аборт.
– Это несправедливо, – вздыхает мама.
Да, несправедливо. Неохристиане – единственные, кто не избавляется от гомосексуальных плодов. Все другие запросто. Как они это называют? Родительский выбор.
Мама окидывает меня колючим взглядом и говорит:
– Надеюсь, что таким образом ты поздравил себя со счастливым днем рождения.
Вот и поговорили.
Мой младший брат притворяется, что его как будто и нет вовсе и что он совсем не рад всему этому. Формами он напоминает ананас. Он толст, у него астма, и в чем ему действительно не откажешь, так это в трусости и глубоко затаенной подлости. Я же всегда вел себя, как полагается старшему брату, старался помогать маме и был ее любимым сыном. Но теперь я гомосексуалист. А это для мамы-неохристианки все равно что обнаружить у собственного сына склонность к педерастии или скотоложеству. Иногда я думаю, что неохристианство придумали для того, чтобы иметь лишний повод преследовать все те же старые пороки.
Но более всего меня печалит тот факт, что мама чересчур умна. Ей нравится в неохристианстве его дарвиновская логика. Как-то прошлым летом она читала статью 'Ген однополой любви посеян инопланетянами?'.
– Они могли бы, по крайней мере, соблюсти научный подход! – возмутилась она. – Это же не один ген и не одна частица мозга!
Но немного погодя она вдруг озадачилась:
– Ну не удивительно ли – откуда этот ген вообще взялся?
Моя мама на самом деле считает, что существует вероятность того, что гомосексуалисты – это проделки инопланетян. Пожалуйста, не смейтесь, это было бы смешно, если бы не было так грустно.
С тех пор как были найдены артефакты, якобы оставленные внеземной цивилизацией, люди воображают себе, как несколько маленьких зеленых существ приземляются на нашу прекрасную голубую планету, осматриваются по сторонам и вновь улетают. И теперь их тревожит вопрос – не вернутся ли они с большой мощной армией?
Пять лет назад выяснилось, что гены, отвечающие за сексуальную ориентацию, содержат очень необычные включения сахаров, и возникла теория заговора – инопланетяне, мол, создали ген гомосексуализма как своеобразный вид оружия. Для подрыва нашей репродуктивной способности. Хотя в то время, когда они приземлялись, у нас был первобытнообщинный строй или что-то вроде того. Может быть, заражая нас гомосексуализмом, они надеялись ослабить наше сопротивление захвату. Да пусть попробуют только сунуться, обещаю, я буду биться, как гладиатор!
По пути в школу я звоню Билли и говорю:
– Мама все знает. Она прочитала твое письмо.
– Ну и – рвала и метала?
– Нет, она была очень лаконична. Ты бы только послушал ее заключение: тебе надо научиться жить с этим, Рональд, ты сам выбрал этот путь, Рональд.
– Это лучше, чем крик и слезы.
Билли занимается в исправительном классе. Он верит во все это дерьмо. Откровенно говоря, выражение 'тебе надо научиться жить с этим' я выудил из его же менторского лексикона. Эти его поучения выводят меня из себя. На самом деле сейчас меня все выводит из себя. Сейчас я чувствую себя так, будто у меня заворот кишок, и мне хочется что-нибудь немедленно сломать.
В исправительном классе говорят: ты должен смириться с тем фактом, что люди не любят тебя, с тем, что у тебя жирные бедра и нелады с математикой, как и с тем, что ледники обрушиваются на тибетские монастыри. Как ты можешь возмущаться плохим отношением китайцев к Тибету, когда сам лично не сделал ничего хорошего для него?
Это равносильно тому, как если бы каждого, у кого нет сил, стали уверять в том, что он сам виноват в этом и что сильных людей не должны заботить его проблемы.
Моя мама не может смириться с тем, что я гомосексуалист. Но главное для нее – быть несгибаемой железной леди. Поэтому она не позволяет себе никаких стонов, плача и зубовного скрежета. Быть железной леди – это ее способ философски воспринимать даже проделки инопланетян с собственным сыном.
Билли слишком зациклен на своей невозмутимости, чтобы прощать мне мои слабости. А меня ранит даже его как бы сочувственное:
– Я же говорил, что тебе надо было самому сказать ей обо всем.
– Да, ты был абсолютно прав, – отвечаю я мышиным голоском.
Очередной раз он отыгрался на мне.
– Ладно, не надо сучиться на меня за это, – бросает Билли.
– Это естественная реакция, сопутствующая сильному эмоциональному всплеску, – звучит все еще как-то по-мышиному.
Он меня бесит, бесит своей невозмутимой 'правильностью'. Все вокруг такие 'правильные'. Просто дышать нечем.
Билли опять берется за свое:
– Ты ведешь себя, как ребенок. Только ты даже не фокусничаешь, а просто хнычешь.
– Билли, моя мама-неохристианка знает, что я гей. Можно хоть немного сочувствия?
– А что, кто-нибудь умер, Рон? Или тебе оторвало ноги во время взрыва? Или, может быть, я должен решать за тебя все твои проблемы?
– Нет, просто я ищу друга, и, знаешь, я постараюсь и найду, найду такого, которому буду дорог я, а не мой член.
Я повесил трубку.
Как я говорил, меня все бесит. Бесит сидеть здесь сейчас.
У меня есть тупой братишка, который хихикает все дни напролет, ставя себе в заслугу любовь к кошке. У меня есть мама, поглощенная домашними заботами, счетами и кредитами, и срывающаяся на крик, чтобы заставить меня делать всякую тупую работу по дому. Я понимаю, что, наверное, испортил
