– Ну, что скажешь?
Бэбкок подняла взгляд от распечаток и нахмурилась. Ее глаза потускнели. Бах ждала. Бэбкок иногда медленно соображала, но отнюдь не из-за глупости. Просто она была человеком методичным.
– Жертвы принадлежат к низшей прослойке среднего класса или к бедноте. Пять безработных, семь жили на государственное пособие.
– Возможные жертвы, – уточнила Бах.
– О'кей. Но кое-кому из них уж лучше бы быть жертвами, иначе нам придется трудновато. Мы ведь и Звонаря пытаемся выловить в этих средней руки кафешках, потому что у всех женщин были некоторые общие черты. Все они, судя по имеющимся данным, были одиноки.
Бах нахмурилась. Она мало доверяла компьютерным распечаткам. Обычно информацию такого рода можно свести к двум основным направлениям: физическому и психологическому. В психологический раздел попадают школьные характеристики, записи врачей, отзывы с работы и обрывки разговоров – все это складывается вместе, анализируется и выдается в виде некоторых заключений, наподобие заключений психоаналитиков. В некоторой степени эти данные можно считать надежными.
Физические данные фиксируются каждый раз, когда гражданин проходит через герметичные двери, едет по эскалаторному спуску, садится в подземку, тратит деньги, входит в шлюзовую камеру или выходит из нее, – то есть каждый раз, когда гражданину нужно предъявлять идентификационную карточку. Теоретически компьютеры могут составить ежедневную модель передвижения каждого гражданина.
На практике, конечно, все не так просто. И потом, у преступников тоже есть компьютеры.
– Постоянные любовники были лишь у двух женщин, – продолжала Бэбкок. – Странно, но в обоих случаях это были женщины. И у остальных жертв отмечена некоторая склонность к гомосексуальным отношениям.
– Это еще ничего не значит, – парировала Бах.
– Не знаю. У большинства пропавших должны были родиться мальчики. Шестьдесят процентов мальчиков.
Бах задумалась.
– Ты хочешь сказать, что женщины не хотели рожать?
– Я ничего не хочу сказать. Просто интересно.
Пришел официант и принес заказ. Во время ужина о Звонаре забыли.
– Ну как? – спросила Бэбкок.
– Это? – Бах проглотила кусок, потом критически осмотрела тарелку. – Нормально. Для такой цены вполне прилично. – Она заказала салат, плоды мясного дерева, запеченный картофель и кружку пива. У плодов мясного дерева был слегка металлический привкус, и их явно пережарили. – А как у тебя?
– Сойдет. – Бэбкок прожевала кусок. – Ты когда-нибудь ела настоящее мясо?
Бах чуть не поперхнулась.
– Нет. Даже думать об этом противно.
– А я ела, – ответила Бэбкок.
Бах с подозрением посмотрела на нее, потом кивнула.
– Ну да. Ты ведь эмигрировала с Земли, да?
– Правильнее сказать, мои родители эмигрировали. Мне тогда было девять лет. – Она крутила в руках пивную кружку. – Папа был по-настоящему плотоядным. Каждое Рождество он добывал где-то цыпленка и готовил его. Специально копил на него деньги весь год.
– Могу себе представить, как он был потрясен, когда попал сюда.
– Может, немного. Он ведь знал, что здесь нет мясного черного рынка. Черт побери, и там, на Земле, достать мясо было очень трудно.
– А что… что такое цыпленок?
Бэбкок рассмеялась.
– Такая птица. Я никогда, правда, не видела. Да и не нравился он мне особенно. Другое дело бифштекс.
Бах никак не могла согласиться с таким выбором, но ей было интересно.
– Какой бифштекс?
– Его делают из животного, которое называется корова. Мы только один раз ели бифштекс.
– И какой он на вкус?
Бэбкок протянула руку, перехватила у Бах кусок, который та только что отрезала, и положила его в рот.
– Очень похоже. Но и отличается. Знаешь, у них никогда не получается синтезировать точно такой же вкус.
Бах ничего не могла сказать, она и не подозревала, что плоды мясного дерева должны по вкусу напоминать какую-то корову. И вообще ей уже порядком надоел этот мрачный раз говор.
Они снова пришли в кафе Хобсона той же ночью. Бах сидела у стойки и видела, как вошли Стайнер и Бэбкок. Они сели за столик напротив Бах. Оба были обнажены, лица замысловатым образом раскрашены, тела чисто выбриты и намазаны маслом.
Бах оделась в платье для беременных, голубое, с кружевами, хотя все восемь месяцев старательно избегала подобных нарядов. Платье было длинным, почти до щиколоток, и с небольшим вырезом по горловине, но зато большой живот заметен издали. В кафе сидела еще одна женщина в похожем платье розового цвета, и живот у нее был явно меньших размеров. На них двоих одежды было гораздо больше, чем на всех остальных посетителях кафе, вместе взятых.
Жители Луны предпочитали либо вообще не носить одежды, либо носить самый минимум, причем каждый сам выбирал, какие именно части тела ему прикрывать. В таких злачных местах, как кафе Хобсона, гораздо важнее было то, что человек оставлял открытым и как он умел выставить это напоказ. Бах никогда особо не нравились подобные заведения. С ее точки зрения, от них веяло отчаянием.
Ей надлежало выглядеть одинокой. Черт побери, она могла бы стать неплохой актрисой, только ей это занятие никогда не нравилось. Она даже сейчас готова была приостановить весь спектакль.
– Прекрасно. Вид у тебя самый что ни на есть жалкий.
Бах подняла глаза и заметила, как Бэбкок подмигнула ей, проходя к танцплощадке вместе со Стайнером. Бах еле сдержала улыбку. Ну что ж, кажется, вошла в роль. Надо просто думать о малоприятной работе, о том, что бы ей вместо этого хотелось сейчас делать, и вид будет – самое то.
– Эй, там!
Она сразу поняла, что мужчина ей не понравится. Он уже сидел рядом с ней на высоком барном стуле. Нагрудное украшение поблескивало в лиловом свете. У него были ровные белые зубы, орлиный нос, пенис раскрашен яркими полосками, как леденец, да еще украшен колокольчиком.
– Мне не хочется танцевать, – ответила она.
– Тогда какого черта ты тут делаешь?
Бах и сама точно не знала.
– Да, место не то, – заметила Бэбкок, уставившись в потолок.
Они собрались в квартире Бах.
– Ничего более приятного я не слышал за последние не сколько месяцев, – ответил Стайнер. У него под глазами появились темные круги – ночь оказалась трудной.
Бах так хотелось, чтобы он замолчал, пусть уж Бэбкок говорит. Бах почему-то начало казаться, что Бэбкок что-то знает о Звонаре, хотя и сама об этом не догадывается. Она потерла лоб – странные какие-то мысли.
Но факт оставался фактом. Когда Бэбкок посоветовала ей надеть не розовое, а голубое платье, Бах повиновалась. Именно Бэбкок сказала, что нужно постараться выглядеть одинокой и жалкой, и Бах старалась изо всех сил. Теперь Бэбкок считает, что кафе Хобсона не то место. Интересно, что она скажет дальше.
– Подумаешь, что компьютеры утверждают, будто те женщины проводили свободное время в таких местах, – продолжала тем временем Бэбкок. – Может, и проводили, но не на последних сроках. А может,
