курок. После его выстрела наступила тишина.
– Вы его убили? – невозмутимо спросил Доул.
– Нет, – ответил Дронго, – я попал ему в плечо, чтобы он не мог пользоваться правой рукой. Думаю, теперь мы можем войти в здание.
– Надеюсь, ты прав и он не будет снова стрелять, – пробормотал Брюлей.
Они осторожно поднялись и направились к зданию. Больше в них никто не стрелял. Один офицер отправился в гараж, и теперь их осталось только пятеро, если не считать испуганного привратника, так и не понявшего, откуда приехали эти люди и чего именно они хотят. Одного из офицеров местной полиции он знал в лицо, но тот вел себя так же странно, как и остальные.
Приехавшие поднялись по широкой лестнице и открыли двери. В просторном холле никого не было. Они направились в гостиную, откуда стреляли. На полу лежал и стонал мужчина лет пятидесяти. У него было рыхлое полное лицо, маленькие глазки. Его винтовка лежала рядом.
– Помогите ему, – обратился Брюлей к одному из местных офицеров, – вызовите «Скорую помощь».
Тот достал телефон. Второму офицеру Брюлей приказал остаться рядом с раненым поваром.
– Почему он стрелял? – спросил комиссар у привратника.
– Он решил, что вы бандиты, – пожал тот плечами. – А может, получил указание от хозяина. Он ездил с ним в Англию и в Америку…
Они поднялись на второй этаж, открыли дверь в апартаменты хозяина поместья и почти сразу остановились. Перед ними на стуле стоял улыбающийся убийца. Он сделал большую петлю, закрепив веревку на высоко висящей люстре, и просунул в нее голову. Стоило лишь прыгнуть со стула, чтобы петля затянулась на его шее. Разглядев среди вошедших Дронго, Экман обратился к нему:
– Ты все-таки меня нашел, – произнес он безо всякой злости. – Я так и думал, что ты не успокоишься. Не зря же говорят, что ненависть – самая сильная движущая сила.
– Спускайтесь, – предложил ему Доул, – не устраивайте нам цирковых представлений. Зачем вы полезли в петлю?
– Чтобы не разговаривать с вами, – нагло ответил Экман, – мне уже все равно. Думаете, я ничего не понимаю? Вы наверняка захотите со мной расправиться и выдадите меня американцам, чтобы они сожгли меня на электрическом стуле или ввели в меня какой-нибудь гнусный раствор. Но я не доставлю вам такого удовольствия. Вы уже ничего не сможете мне сделать.
Сломанный нос, небритое лицо, воспаленные глаза абсолютно соответствовали его несколько бессвязной речи.
– Давайте поставим точку, – предложил Брюлей. – Мы нашли вас, мистер Роберт Экман. От имени европейских государств, выдавших общий ордер на ваш арест, я требую, чтобы вы спустились со стула и отдали себя в руки правосудия.
– Какое смешное слово… – задумчиво протянул Экман. – Какое, к черту, правосудие? Вы посадите меня в клетку и будете всем показывать. И в любой тюрьме жизнь покажется мне адом. Любителей детей и женщин нигде не терпят. Думаете, я ничего не знаю или не понимаю?
– Спускайтесь, – махнул рукой Дронго. – Вы же не такой кретин, каким хотите себя выставить. И понимаете, что все кончено. На этот раз не будет никаких взрывов, чтобы вы могли улизнуть. Мы все устали, мистер Экман, давайте закончим.
– Вы сомневаетесь в моей решимости? – спросил убийца. – Думаете, что я не смогу?
– Зачем вы дали указание своему повару стрелять в нас? – поинтересовался Доул.
– Чтобы выиграть время, – цинично ответил убийца. – Я понимал, что вы все равно придете. Я давно чувствовал, что мне не пережить эти сорок четыре года. Как моему отцу. Ваш эксперт Дронго нарочно расспрашивал меня об отце, чтобы сделать мне как можно больнее. Ему все уже было известно, он лишь надо мной издевался.
Дронго хотел возразить, но Брюлей схватил его за руку, заставив промолчать.
– Вы решили сыграть на моих чувствах, – продолжил Экман, – но у вас ничего не вышло. И сами чуть не погибли. Вы ошиблись, Дронго, решив, что я буду сидеть и спокойно ждать, когда меня арестуют. Хотя вы знаете про капсулу. Даже если вы успеете прыгнуть в мою сторону и вытащить меня из петли, я все равно ее раздавлю, вы ничего не успеете мне сделать.
Брюлей глянул на Дронго, и тот кивнул головой.
– Что вы хотите? – спросил комиссар. – Изложите нам ваши требования.
– Отпустите моего повара, – попросил Экман, – и моего привратника. Они честные люди и ничего не знают о моей настоящей жизни.
– Только за убийство ювелира Беллини вы получите пожизненный срок в Италии, – безжалостно заметил Брюлей, – я не думаю, что мы уполномочены торговаться с вами. Если ваши люди не виновны, их все равно отпустят. Спускайтесь вниз, заканчивайте ваш трюк.
– Нет, – возразил Экман, – все так и должно было случиться. Я много раз видел это во сне. Как вы входите в мою спальню, и на этом все заканчивается. Но я почему-то полагал, что это случится в Лондоне. Хотя какая разница?..
– Пусть вешается, – сказал офицер местной полиции. – Если правда все, что мы о нем слышали, пусть лучше повесится. В любой тюрьме у него будет жуткое существование, в этом он прав. Ему не дадут умереть, но и не дадут жить.
– Тише, – одернул его Доул, – об этом необязательно говорить.
– Выйдите все, – неожиданно попросил убийца, – я хочу побеседовать с Дронго. Уходите, уходите все отсюда!
Брюлей переглянулся с Доулом и первым направился к выходу. За ним потянулись остальные. Дронго остался стоять в нескольких метрах от хозяина дома.
– Что вы хотите мне сказать? – спросил он.
Экман облизал губы.
– У нас было три встречи, – произнес он. – В первой вы были охотником, а я жертвой, во второй – все наоборот, а вот теперь я по-настоящему свободен. Вы не можете меня арестовать, а я не могу вас убить.
– Вы оставили меня только для того, чтобы сообщить мне об этом? – поинтересовался Дронго.
– Нет. Я хочу закончить мой рассказ. Дело в том, что мой отец никогда не любил мою мать. Она сама мне об этом много раз говорила. Их брак был союзом двух людей, которые вынужденно мирились друг с другом. Поэтому он уходил от нее, поэтому вел себя столь откровенно раскованно и нагло. Уже много лет спустя я узнал, что у матери все эти годы был любовник. Можете себе представить? При живом отце у нее был любовник. И как я после этого должен относиться к женщинам? Может, мой отец умер, узнав об этом? Или постоянная мысль о ее любовнике отравляла его существование?
Дронго, нахмурившись, смотрел на убийцу, возвышающегося над ним. Ему не было его жаль. Слишком страшные и жестокие преступления совершал этот мерзавец. А понять – означает простить. Простить его невозможно. Но понять можно попытаться. Хотя не все дети, лишенные отцов, чьи матери имеют любовников, вырастают психопатами. Или это не так? Может, остальные только подавляют в себе эти инстинкты? Может, цивилизованными людьми мы считаем тех, кто всего лишь умеет подавлять свои инстинкты, а более свободные этого просто не делают?
– Кто я? – вдруг спросил убийца. – Только не говорите, что я психопат. Иначе я не смог бы заработать столько денег и так долго и успешно от вас прятаться. Если я маньяк, то почему убивал мужчин? Почему задушил в Венеции несчастного Беллини, убил мужчин в Гавре и в Оденсе, перед тем как расправился с их женщинами? Таких маньяков не бывает. Значит, я действовал осознанно? Тогда я хочу спросить – для чего? Зачем я должен был появиться на этот свет? Что я принес? Кому был нужен? Какова цель моего появления на земле? Или цели нет, и случайный из десятков миллионов сперматозоидов, попавший в яйцеклетку моей матери, стал причиной моего рождения? Но почему именно мой, почему так странно? Может, в этом меньше всего моей вины? Если бы отец прожил еще несколько лет, мы с ним могли бы стать друзьями. Я рассказывал бы ему о моих встречах с девушками, а он делился бы со мной своим опытом. Если бы он прожил еще несколько лет, может, я не стал бы таким, какой есть. И по какому праву вы смеете меня судить? Кто вы такие? Тоже случайные гости на этой земле, выигравшие в лотерею, – один сперматозоид
