Рис. 84
Или же — социальной бездной. Меня очень забавляет причитание о том, что Россия, конечно же, в плохом состоянии, но когда она ударится о дно, то начнется возрождение.
Во-первых, никто из причитающих никогда не бился о дно. И не знает, что после этого, скажем так, необязательно начинается возрождение. Почему-то из недр моей памяти (наверное, все дело в этом самом черкесовском «крюке») возникают строки Визбора:
После того, как альпинист, не уцепившийся за крюк, падает на шестьсот метров, он не воскресает, ударяясь о дно. Альпинист — не сказочная птица, не царевна, чтобы, упав и ударившись, воскреснуть в виде нового чудного существа. Альпинист — антропобиологическая система. И тем, кто использует образ спасения через удар о дно, лучше не смотреть на эти системы, когда они реально так ударяются, пролетев шестьсот метров. Потому что это очень неприятное зрелище, оно не для слабонервных.
Поэтому я и считаю, что лучше уцепиться за все, что угодно. Не только за крюк, но и за острый камень или колючий кустарник. Если гадюка тебя укусит, но удержит — и за нее цепляйся. Иначе — конец.
Во-вторых, кто сказал, что у социальной бездны есть дно? Русский язык богат. И он все внятно выражает: бездна — это то, что без дна. То есть дна нет. В антиутопии нет предельного «анти». Всегда можно создать еще более гадостную антиутопию.
У того, что я описал, есть название — контринициация. Такое название совершенно необязательно адресует к обрядам, посвящениям, конспирологии. На сегодня это уже фактически культурологический термин. Его использование позволяет как-то продвинуться в ответе на основной вопрос — кто это делает?
Из изложенного мною уже понятно, ЧТО предполагается сделать. Но есть ли у этого «ЧТО» субъект?
«А зачем он нужен? — спросят меня. — Разве недостаточно органики? Неосознанного действия конкурирующих стай, безумствующих в своей непросветленной алчности…»
Конечно, в основе лежит именно это. Но, как я уже говорил, органика и управляемость не противоречат друг другу. Нельзя по-настоящему воздействовать на процесс, если твои вынуждающие колебания не совпадают по частотам с собственными колебаниями той системы, на которую ты хочешь воздействовать.
«Но какими же свойствами должен быть наделен субъект, осуществляющий такую контринициацию? — снова спросят меня. — Чего он может хотеть в итоге? Если это мощный субъект, то у него должен быть итоговый план. Мир не выдержит многоступенчатого падения России».
У меня нет окончательного ответа. У меня фактически нет даже подходов к этому ответу. Легко тем, кто не исследует тонкую структуру реальных субъектов современной большой политики и готов наделить какую-нибудь страну (например, США) окончательной самодостаточной инфернальностью. Но начинаешь смотреть на реальность любого крупного государства, даже откровенно враждебного по отношению к России, и все эти инфернальные мифы рассыпаются. Что же остается?
Это самое слово «контринициация». Не в конспирологическом, а в культурологическом смысле. Мне помог нащупать этот смысл один публичный диспут. Хотя он и был публичный, я не буду называть его участников. Укажу только, что они имели высокий статус и немалую осведомленность. Беседуя, я задел самого компетентного и высокостатусного партнера по диалогу. Тогда партнер этот стал возражать мне и, приоткрыв карты, сообщил, что ему в одной европейской стране в ходе важнейшего разговора было сказано: «Европа мертва и будет мертва до тех пор, пока не закипит русский котел».
Фраза о русском котле, в аутентичности которой у меня нет сомнений, абсолютно равнозначна в культурологическом плане понятию «контринициация». Представьте себе некую мегамашину. У нее есть поршень под названием «Россия». Если этот поршень опускать вниз, то другой поршень с другим названием будет подыматься вверх. То есть речь шла не о банальном ограблении России (ходовая версия патриотических кругов). Но и не о тяготении к злу ради зла. Речь шла о том, чтобы энергетикой российской катастрофы подогреть остывающий Запад.
В принципе, в цель данной работы не входят предельные объяснения происходящего даже на уровне расшифровки образа котла и контринициации (или «тяги»). Для того, чтобы это расшифровать (а уж тем более наполнить доказательным содержанием), нужны отдельные исследования. Очень хотел бы более простых объяснений случившегося. Но даже если никаких других объяснений нет и надо принять это объяснение… Согласитесь, дело не в том, чтобы объяснить… Дело в том, чтобы не позволить раскочегаривать котел все больше и больше. Куда больше-то! Это единственная общенациональная и общечеловеческая задача, ради решения которой стоит работать.
Однако, кроме подобных предельных объяснений многоступенчатого сброса, необходимы реконструкции и другого рода, которые я могу назвать промежуточными. Они не дают никаких окончательных объяснений. В них нет героев и демонов. В них нет даже полной выстроенности. Но их я должен осуществить в полном объеме ради того, чтобы выполнить главную задачу данного аналитического исследования. И хоть что-то прояснить в существе и масштабе так называемых элитных конфликтов, которые я рассматриваю.
Глава 4. И все же — параполитика
Третью, предыдущую, часть своей книги я озаглавил «Мебель или параполитика?». Теперь я хочу завершить параполитическое рассмотрение элитного конфликта, которому я посвятил эту книгу. И одновременно осуществить эту самую промежуточную реконструкцию. Не заносясь в высь поднебесную окончательных объяснений, но и не заземляя все до наших, все-таки в чем-то неполноценных, элитных групп.
Определяя параполитический потенциал темы, я использовал полемику Форум. Мск. ру и left.ru. Может быть, я этим слегка изумил читателя, не знакомого с моей предыдущей книгой «Слабость силы», которая, по сути, является прологом к нынешнему исследованию.
Читатель не просто может, но даже обязан спросить меня: «А в чем дело? Почему Ваше внимание привлекли два интернет-издания, враждующие друг с другом? Мало ли еще таких интернет-изданий? Что в этих особенного?»
Правомочность этого вопроса резко возрастает в, скажем так, постбульбовской ситуации. Арест Бульбова сам по себе, жанр, в который перешел конфликт в ходе этого ареста, и статья Черкесова не просто похоронили версию о конфликте между чекистами и либералами, а, можно сказать, забили в эту версию осиновый кол. Конфликт внутри наших «кшатриев» стал непреложным фактом российской жизни. Общество оказалось абсолютно неготовым к адекватному осмыслению этого конфликта. Он слишком сложен и нетранспарентен. Но он также настолько ярок, что и не осмысливать его общество не может.
Добавьте к этому инструментальную неподготовленность общества к подобной ситуации. Это как если бы все готовились к танковой войне, а началась война в космосе. Привычные инструменты описания конфликтности были связаны с мифом о борьбе либералов и чекистов. Вместе с этим мифом исчезли и инструменты. Новые фактически отсутствовали. А если что-то и было отчасти изготовлено (в том числе и в работах моего Центра), то это «что-то» было слишком сложным для быстрого взятия на вооружение. Вообще же мы имеем некую иерархию коллизий (рис. 85).
Общество — даже если не хочет — не может не увидеть внутричекистской распри. То есть раскола в
