государства и охранителем новой власти. Какое отношение сие имеет к пестрому контингенту бывших работников советских спецслужб вообще, и особенно к тому контингенту, который преуспел в постсоветское время?
Слова программируют мышление. Нельзя же просто сказать «чекизм». Речь ведь идет о конфликте. В конфликте всегда есть протагонист и антагонист. Где антагонист? Он же противоположная, «античекистская», как вытекает из семантики, сила?
Вторую силу надо было тоже как-то назвать. Псевдополитология, завороженная семантическим Вием по имени «чекизм», почему-то решила, что раз с одной стороны баррикад находятся чекисты, то с другой стороны должны находиться их идейные противники.
Кто же идейные противники этих «зараженных советским духом державников»? Разумеется, некие либералы, демократы, противники чекистского произвола. А тут еще под колеса новой противоречивой властной машины угодил М. Ходорковский — мягко улыбающийся бизнесмен в очках. Следом за ним — еще ряд бизнесменов, страстно говоривших о наступлении чекистов на демократию.
Все! Конструкция состоялась! Конфликт описан! И описан так, чтобы всех и навсегда обречь на полное непонимание реальности. Лишь немногие аналитики решились все же сдержанно называть конфликт, разворачивающийся у них на глазах, «конфликтом кланов». Каких кланов?
Увы, интеллектуальное усилие давно уже не считается обязательным при описании политического процесса. Поэтому на вооружение взято было то, что лежит на поверхности. Один клан — это «ельцинисты» («Семья»). Другой клан — «путинцы». Но даже это описание (вскоре продемонстрировавшее свою абсолютную непригодность для понимания происходящего) было уделом избранных. Большинство же говорило о конфликте чекистов и либералов.
Этот язык не был даже языком упрощения. С помощью адекватного упрощения можно еще добиться хоть какого-то понимания реальности. Между тем используемый язык абсолютно игнорировал реальность. Он игнорировал уже реальность и ельцинской эпохи.
Тут надо вернуться к типологии конфликтов. Точнее, к ее (покинутому ради проведения важной методологической и политической параллели) четвертому системному уровню.
Как специалисту по элитам, мне было ясно еще в 1994 году (и я тогда же написал об этом), что так называемый конфликт олигархов ельцинской эпохи (конкретно — конфликт Гусинского и Березовского) имел существенно спецслужбистский бэкграунд. Что же это за бэкграунд?
Все признавали, что бэкграундом Гусинского являлся спецслужбистский клан, связанный с Пятым (то есть идеологическим) управлением КГБ СССР и лично с его бывшим руководителем, одним из наиболее уважаемых и профессиональных «китов» советского КГБ, генералом армии Ф.Бобковым.
Все признавали также, что бэкграундом Березовского являлась спецслужбистская группа, сделавшая ставку на вышеупомянутого начальника Службы безопасности Ельцина генерала А.Коржакова.
Но сам Коржаков тоже не мог существовать без бэкграунда. Это отрывание людей от бэкграунда — главная ошибка политологии, влекущая за собой тяжелейшие политические последствия. В то же время можно легко (то есть достоверно и без опоры на какие-то особо секретные материалы) выявить, что внутри коржаковской системы существовали вполне влиятельные «реликты советского прошлого». Об этом говорят мемуары работников Службы безопасности Президента. И об этом же говорят личные беседы автора данной книги с многими авторитетными экспертами.
«Реликты советского прошлого» своим генезисом были связаны как с военной элитной спецслужбой (ГРУ), так и с теми военными контрразведчиками, которые давно построили прочные отношения с ГРУ. И это при том, что в принципе военные контрразведчики обычно рассматриваются как антагонисты ГРУ («особисты» в терминологии ряда нынешних прогрессивных демократических конспирологов).
Наиболее известным из военных контрразведчиков, строивших подобную систему отношений, был ныне покойный вице-адмирал А. Жардецкий, бывший начальник Третьего Главного управления КГБ СССР.
Таким образом, конфликты четвертого ранга — это конфликты между кланами внутри самой госбезопасности. Именно эти кланы стали конфликтовать сразу после 1993 года, расшатывая изнутри элитный консенсус ельцинской эпохи.
Кто-то возразит, что данные конфликты не расшатывали, а укрепляли ельцинскую систему. Что сам же Ельцин и организовывал эти конфликты, видя в такой «конфликтизации элиты» единственную возможность политически выжить. В чем-то это справедливо, но не до конца. Да, есть такой метод «сдержек и противовесов». Властитель может применять его в условиях невозможности справиться с консолидированной элитой («консолидируешь ее, а она того… меня же, понимаешь, и скинет»). Да, этот метод управления называется «византийским». Да, Ельцин был мастером «византийской» политики.
Но, чтобы показать уязвимость тезиса («это начальник всех так 'разводит'»), спрошу: «А своих дочерей Татьяну и Елену в 1998 году сам Ельцин «разводил»? Чтобы выжить?» Татьяну и Елену «развела» элита. И много кого еще она «развела». Ельцин же, допустив вторжение «игрового вируса» в ядро своей системы (обычную семью, а не «Семью»), потерял контроль над ситуацией.
Для того, чтобы «разводить», нужно иметь «полноценный игровой субъект», находящийся в состоянии абсолютной консолидации. Когда раскалывается и этот субъект, власть рушится.
Царь «разводит» элиту… А элита — царя… Его «святая святых». Чтобы ощутить соотношение прямого и обратного процесса, нужно заниматься бэкграундами. Этими самыми «what is».
Итак, в плане элитного бэкграунда ельцинская потеха под названием «лицом в снег» ознаменовала собой конфликт между Пятым управлением КГБ СССР (идеологическая контрразведка) и Третьим Главным управлением КГБ СССР (военная контрразведка).
Если кто-то может вообразить, что содержанием этого конфликта были проблемы, связанные с демократией и иными способами политического устройства, то этот «кто-то» крайне наивен. Личная информация позволяет автору утверждать, что, как минимум, кое-кто из участников конфликта имел к другим участникам и претензии совсем иного рода. В том числе столь важные, как «коварство» в вопросе о разделе агентурных сетей.
Этот вопрос всегда стоит остро. Но в момент, когда страна переходит к открытости и новым экономическим отношениям, острота вопроса такова, что просто зашкаливает. У зарубежной агентуры на счетах находятся деньги. Это те самые деньги, которые должны в момент приватизации стать источником первоначального накопления. Результат первоначального накопления определит место в будущей элите тех или иных персон и кланов. И в такой судьбоносный момент из-под носа уводят ключевого агента!
Да тут не просто «лицом в снег» положат! Тут живьем зажарят на сковородке — и съедят! Так-то вот.
Конфликты четвертого ранга протекали не только в госбезопасности, но и в армии. Одним из таких конфликтов (опять-таки втянувшим в себя и кланы госбезопасности) был, например, конфликт вокруг продажи истребителей «МиГ-29» в Малайзию. Воевали кланы внутри ГРУ. Аналогичным способом сходные кланы воевали в ходе эпизода под названием «Армянгейт», который я подробно разобрал в книге «Слабость силы».
Разумеется, указанные (и в целом все же обсуждавшиеся) элитные индикаторы не являлись достаточными для правильного описания весьма сложных разграничений. Однако спецслужбистская специфика ельцинизма была настолько ясна, что называть ельцинский режим «либеральным», а его преемника «чекистским», могли только очень странные (предвзятые и абсолютно непрофессиональные) исследователи. Но они-то и преобладали.
На самом деле, теория конфликта позволяет сделать утверждение, согласно которому «чекизм», представьте себе, сформировался еще в недрах ельцинской системы. А по сути представляет собой явление, имеющее особый советский элитный генезис.
Путин как персонаж (индивидуум) мог относиться к Ельцину как к персонажу (индивидууму) любым из возможных способов. Он мог его почитать или ненавидеть. А также трезво разграничивать в нем разного рода плюсы и минусы. Но Путин как феномен (политик) мог отнестись к Ельцину как к феномену (политику) только через опосредование. А опосредующим началом для политика является политический класс.
Путин мог унаследовать ельцинский политический класс или начать его глубокую трансформацию.
