– Почему? – всполошилась Аня.
– Ну потому что причина, видимо, есть. Только она глубоко, не на поверхности. И мы с тобой об их истинных причинах ничего не знаем. Это-то и страшно.
– Ой, подруга, а что делать-то?!
– Да ничего не делать! Перебесятся да и успокоятся. Куда они от нас денутся?! Сама подумай!
– Ань, мне бы твое спокойствие. Я уже вся извелась. Да еще и руку порезала. Заживает плохо, ноет, болит…
– Знаешь, Кать, я тут недавно с Леркой встретилась. Ну, помнишь, я с ней училась в одной группе?.. Вы как-то пару раз в общих компаниях встречались…
– А-а! Это та, у которой двойняшки?
– Да, она!
– И муж такой представительный. То ли доктор наук, то ли профессор?
– Вот-вот! Он и доктор наук, и профессор, и заведующий кафедрой. Все правильно! Так вот Лерка мне рассказала, что мужик ее на старости лет обалдел совсем. Говорят же, седина в бороду… С какой-то аспиранткой закрутил любовь, чуть ли не по курортам с ней зачастил…
– Да ты что?!
– Да. И в какой-то момент признался ей, что ребенка хочет… от молодой своей пасии.
– Кому признался? Лерке?!
– Ну да!
– Ничего не понимаю, – заволновалась Катя. – Это он жене своей признался, что хочет ребенка от любовницы?! – Катя ошеломленно выговорила фразу, сама до конца не веря в ее адекватность.
– Во до чего дошел! Представляешь?!
– Ну а она что, Лерка?
– А Лерка, не будь дурой, и говорит: «Пожалуйста, рожай! Только со мной разведись сначала! Квартиру мне оставь, дачу, машину! И все счета – пополам. И вперед – к светлому будущему!»
– Ну а он?
– Ну он же не дурак! Куда он в пятьдесят лет пойдет? Это же надо все с нуля, все по новой. Тем более, они только-только одному сыну свадьбу сыграли. Бюджет подорван. Второй сын тоже заговаривает о женитьбе. Да и вообще, испугался он почему-то такой перспективы. Лерка говорит – с тех пор как шелковый. И про любовницу ни слова, и вечерами дома, и «Лерочка, Лерочка!».
– Слушай! А вдруг бы правда ушел?! Вдруг наплевал бы на все трудности… Или у той женщины, к примеру, были бы все условия для жизни?
– Да какие там условия? Она приезжая, ни кола, ни двора.
– Рисковала все же Лерка, по-моему… – засомневалась Катя.
– Не думаю! Все мужики трусы по большому счету. Трусы и собственники! И каждый боится потерять то, что долгими годами зарабатывалось и вкладывалось в семью. В общем, Лерка говорит: у них сейчас идиллия и чуть ли не вторая молодость!
– Ты что, предлагаешь и нам попробовать таким же образом наших мужиков расшевелить?
– Да запросто! – беспечно подтвердила Аня мысль подруги. – Я уже думала: очередной скандал затеет – так я ему выдам по полной программе! А то совсем уже стыд потерял: и крикнуть может, и оскорбить… – Она вдруг поймала себя на том, что сболтнула лишнее. Кате не стоит знать всю подноготную их отношений с мужем, лучше не выносить сор из избы, но ее уже несло… И она как мысленно ни останавливала себя, никак не могла остановиться. – Иной раз наглеет до предела. Может не разговаривать со мной целыми днями – настроения у него, видите ли, нет. Или грубить начнет ни с того ни с сего. Не дает себе никакого труда сдержаться, справиться с раздражением. Такая безнаказанность! Такая вседозволенность! – откровенничала Аня.
– Слушай! – перебила Катя. – Ладно твой Виктор! Он всегда был взрывной, импульсивный… А мой-то Семен! Представляешь – спокойный, тихий, никогда слова поперек не скажет. И он туда же! Я просто остолбенела от его яростной речи! Несколько дней в себя прийти не могла.
– Короче, подруга! Давай решаться на сильные контраргументы. А то они привыкли, что мы всегда рядом, всегда под боком, никуда не денемся… Надо бы им встряску устроить. Как ты считаешь?
– Пожалуй, что так. Боязно, конечно, немного, но, наверное, ты права… – борясь с сомнением, тихо проговорила Катя.
Семен, казалось, вернулся в свое привычное состояние. По-прежнему был тих, спокоен. Только очень грустен. Настолько, что не заметить этого было нельзя. Катя, опасаясь повторения скандала, не решалась его ни о чем спрашивать. Хотя ей очень хотелось ответить ему на ту вспышку гнева. Она никак не могла простить себе того молчания, бессилия, того своего потерянного состояния, в котором оказалась чуть ли не впервые за долгие-долгие годы семейной жизни. Катя, практически никогда не встречавшая противоречий и противодействия со стороны мужа, была не готова к тому, что он все-таки способен противостоять ей.
Поражение свое она воспринимала болезненно. Да еще и рука, которая плохо заживала, напоминала ей о ее позоре. Да, Катя восприняла ту ситуацию как позорную для себя. Стояла перед ним, как провинившаяся школьница, и подавленно молчала. Как будто не она главная в семье, как будто не он всю жизнь в подкаблучниках, а наоборот.
Короче, руки у нее чесались ответить ему, оставить последнее слово за собой, уязвить, укусить, поставить на место, вернуть себе соскользнувшую корону.
Случай подвернулся довольно быстро. Невинный такой, абсолютно высосанный из пальца повод, но она ухватилась за него со всей неистовой женской самоуверенностью, с желанием отмщения и с такой несоразмерной страстью, что теперь обалдел Семен.
Они спокойно пили чай. Молча сидели на кухне и пили чай. Работал телевизор, показывали новости. Репортажи и комментарии сменяли друг друга. Семен внимательно смотрел на экран, слушал и не обращал на супругу никакого внимания.
Катя же, наоборот, посчитала, что вечерний чай – самое лучшее время для общения, и начинала потихоньку злиться. Сколько же можно, в самом деле, молчать? Не пустое же она место, в конце концов! Ну нельзя же настолько откровенно ее игнорировать и не замечать!
Что она и высказала мужу. Он, как ни странно, не очень-то отреагировал поначалу на ее выступление, сказав только одно слово:
– Подожди! – Досадливо поморщившись, Семен хотел что-то возразить, но потом решил дослушать новости до конца.
Катя же дослушивать не собиралась. Она нарочито громко загремела посудой, принялась за мытье, за уборку…
Тогда Семен выключил телевизор и, зловеще сжав губы в тонкую полоску, угрожающе тихо спросил:
– Что ты хочешь?
Катя, дождавшись, наконец, что на нее обратили внимание, начала сразу на повышенных тонах:
– Слушай, Семен! Ну ты хоть немного обрати внимание на свое поведение! Ты посмотри, до чего мы докатились: молчим, как сычи! Будто бы чужие! Будто бы нам сказать друг другу нечего.
– Катя! Я смотрел новости! Неужели я не могу спокойно посмотреть последние известия? Неужели именно в этот момент ко мне надо приставать со всякими глупостями?!
– Ах, так? – чуть не завизжала Катя. – Значит, общение с женой – это глупости? Значит, разговор за чаем, а не бездушное молчание, – это глупости? Значит, потребности супруги – это глупости?
– Кать, не заводись! Я тебя прошу! Успокойся!
Но успокаиваться Катя не собиралась. Она громыхала посудой, хлопала дверцами кухонных шкафов и одновременно продолжала:
– Да я для тебя пустое место! И в жизни вообще, и в постели в частности. Каждый раз как милостыню прошу… Теперь еще и на кухне вздумал меня игнорировать? Новостями он, видите ли, интересуется. А мною? Мною не интересуешься больше?
Семен замер от такого напора. Неоправданно резкого, грубого и, как ему показалось, бессмысленного. Стоял, слушал гневные выкрики жены, ждал, когда она выкричится, выплеснет свое неожиданное
