Опьянённые победой и кровью, партизаны отчасти утратили бдительность, не представляя, что кто-то из врагов мог остаться в живых после этой бойни и поднять тревогу. А чего только на войне не бывает. Не успели они опомниться, как были обложены со всех сторон парашютистами из президентской гвардии. Эти ребята умели воевать и были лояльны своему правительству даже под пулями. Пока окруженным сандинистам было чем стрелять.
Их прорвалось девять человек, причём Мигель был легко ранен в плечо, а Грегорио – в голову. Командир до лагеря не дошёл: на третий день пути из его черепа потёк гной, он стал заговариваться, и аргентинец Ласаро, чёрный, как душа президента Картера, зарезал его своей навахой, так как патроны у них у всех давно закончились.
Вернулись они вовремя: в лагере русский доктор Володья сказал, что ещё день – и Михелито составил бы компанию компаньеро Грегорио, потому что в ране у парня уже завелись маленькие белые червячки. Дня три его колотило, как индейского колдуна перед жертвоприношением; на четвёртый день он встал и, узнав, что почти вся бригада чуть не на три недели отправляется в рейд по тылам десантников, попросился в строй. Женщин в их лагере не было; скука предстояла смертная.
Но доктор Володья был непреклонен: месяц отдыха или самой лёгкой работы на свежем воздухе без малейшей нервной нагрузки.
Мигелю поручили присматривать за козьим стадом.
Глава 20. Сигнал к атаке – три зеленых свистка
Агентов маньянской контрразведки звали: одного – Давидо, другого – Пруденсио. Оба они были ребята не сильно боевые, почему начальство использовало их на негорячих участках работы, например, в качестве хвоста за резидентом русской военной разведки, деятеля безобидного во всех отношениях. Так что им совершенно не омрачил настроения внезапно вылезший из какой-то дыры чёрно-жёлтый мусоровоз, в который уткнулся бампером их неприметный “фольксваген”. Серый “опель” резидента вильнул задом и выехал из проулка на Идальго-дель-Парраль, а они остались, запертые дурацким мусоровозом, в каменном мешке, где даже развернуться у них не было никакой возможности.
– Culo! – вяло воскликнул агент Пруденсио, высунувшись из окна и показывая водителю мусоровоза отпяченный средний палец. – Придурок грёбаный!
– Сам culo, идиот вонючий! – весело отозвался водитель мусоровоза, семидесятилетний старик Сенобио Реституто, член коммунистической партии с пятьдесят второго года. – Я твою маму в гробу видал, паразит!
– Я сейчас выйду, покажу тебе за такие слова! – лениво пригрозил старику Пруденсио. – Убирай свою широмагу с нашего пути, а то будешь кровью кашлять, старый пень!
– Заманаешься говно сосать через трубочку! – браво ответил Сенобио Реституто, высохший, как мумия обезьяны. – Maricone!
– Ну, этого я тебе никогда не прощу! – засопел Пруденсио.
Старику стало смешно: никакая сила, не говоря уже о паре вполне безобидных словечек, не заставила бы вылезти эту полицейскую стодвадцатикилограммовую тушу из крохотного “фольксвагена” и идти разбираться с говорливым водителем какого-то мусоровоза. Должно быть, этого парня утром, перед началом смены, впихивают в эту консервную банку усилиями целого подразделения, предварительно смазав жестянку мылом, а вечером, когда смена кончается, так же, всем подразделением, оттуда выковыривают, мятого и потного.
Второй агент, Давидо, молча жевал жвачку, безучастный и отстранённый.
Старик, наконец, сдал грузовик назад, и “фольксваген”, свирепо скрипнув шинами, унёсся в сторону Идальго-дель-Парраль. Смешны дела твои, Господи, подумал Сенобио. За такую пустяковую работу огрести полторы сотни… да какая же это работа? это же удовольствие одно – обложить жандарма матюками, да посидеть за рулём могучего зверя, одолженного на полдня у племянника… Сенобио Реституто уже пять лет находился на пенсии и скучал. А когда-то тоже водил грузовик, только лошадиных сил в его машине было по тем временам раза в три поменьше. И возил не мусор, а – газовые баллоны, говяжьи туши, металлолом, деревянных лошадок для карусели в парке Бальбуэно, коробки с текилой, с печеньем, с женскими прокладками… А теперь сам превратился в мусор. Казалось бы. Ан – не совсем. Не забывает о нём первичная ячейка, не забывает. Нет-нет, да и порадует партийным поручением, а заодно и бюджет пополнит, скудный, как слеза тореадора, стариковский бюджет.
Ну, а Давидо с Пруденсио тем временем два раза проехали насквозь всю Идальго-дель-Парраль, и нечего говорить, что ни малейших следов серого “опеля” там не обнаружили.
Наконец, их “фольксваген” затормозил у тротуара. Совершенно случайно в трёх метрах от правой дверцы оказался вход в полуподвальчик под названием Espontaneo – заведение не очень престижное, но вполне приличное, с ледяным пивом и богатым выбором разной выпивки и недорогой закуски.
– Диабло! – сказал Пруденсио, с трудом повернув, градусов на десять, маленькую голову на жирной багровой шее в сторону своего напарника. – Что же нам теперь делать с этим грёбаным-перегрёбаным- разгрёбаным в доску русским шпионским начальником?..
– Маньяна, – ответил Давидо и выплюнул жвачку на тротуар.
Это означало, что сегодня уже ничего с вышеупомянутым сеньором им делать не придётся, а завтра они сделают с ним всё, что нужно для государственной безопасности, и даже больше, но завтра, а сегодня – жарко, а пиво – буквально в трёх шагах, и пошли бы на хрен все, кто их за это осудит.
Серебрякову с капитаном Талалаевым тоже в этот день пока ничего путного не обрыбилось. Сперва они было хорошо повели предводителя конкурирующих команчей. На Идальго-дель- Парраль взяли его в тиски: Талалаев – спереди, Серебряков – сзади.
Возле театра “Хименес Руэда” серый “опель” Бурлака внезапно, не обозначив свой маневр никаким сигналом поворота, нырнул в подземный гараж под крупным жилым комплексом “Гарсиа Лорка”, а гараж этот имел, как прекрасно было известно обоим гэбэшникам, второй выход, вернее, выезд в маленький проулок близ площади Трёх Культур. Талалаев махнул ко второму выходу, а Серебряков, притормозив, направил свою “мазду” по пандусу вслед за “опелем”. Шлагбаум на въезде в гараж был закрыт и открываться не собирался.
Майор дал сигнал и заорал страшным голосом:
– Заснул ты там, hijo de la puta[56]?!.
Ответом ему было молчание. Серебряков выскочил из автомобиля, заглянул в окошко будочки на въезде, где должен был находиться консьерж, или вахтер, по-русски говоря, – там было пусто. Пульт с кнопками управления шлагбаумом был наглухо обесточен.
Серебряков ткнул пальцем в кнопку питания – чудо-техника никакого признака жизни не подала. Он пошарил рукой под пультом – и ничего не нашарил.
Попытка поднять шлагбаум вручную ни к чему не привела. Серебряков вскочил в автомобиль, чтобы дать задний ход, но и тут ему не повезло: какой-то навороченный “мерседес” подъехал сзади и перекрыл ему дорогу обратно, причем водитель в нём начал отчаянно сигналить Серебрякову мелодией “Кукарачи”, чтобы тот проезжал вперед и его, сидящего в “мерседесе” самодовольного маньянца с пухлой усатой физиономией задерживать не смел.
Серебряков заглушил двигатель и подошёл к “мерседесу”.
Увидев его ряху, страшную и мрачную, как ожидание шторма посреди открытого океана, маньянец поспешил закрыть окно, но не успел. Автоматические стеклоподъемники в “мерседесе” работали чересчур вальяжно. То есть, для почтенного маньянца – в самый раз, ибо почтенному маньянцу для соблюдения собственного достоинства чрезвычайно важно бывает показать окружающим, что он никуда не спешит: вот и стёкла даже в автомобиле не спешит закрывать, они сами, с какой могут скоростью, с такой и закрываются. Увы – теперь хозяину “мерседеса” было не до соблюдения собственного достоинства. Какое там достоинство, если этот громила взял в ладонь всё его пухлое усатое лицо, сжал, как сиську непотребной девки, и вынул из окна автомобиля, повернув в небу. Тело, прошу заметить, осталось внутри машины.
Стекло упёрлось в шею и дальше не поднималось. Маньянец тонко заверещал. Левый глаз его судорожно моргал и слезился между толстыми пальцами рассвирепевшего гэбэшника.
– Убью, сссука… – прошипел Серебряков и плюнул в моргающий глаз. – Козёл вонючий… Падаль… Пшёл вон отсюда! Кому пикнешь – башку оторву.
С этими словами он отшвырнул от себя помятое лицо несчастного маньянца и вернулся к своей
