расскажет, как было дело, как стрелялось, как мочилось, всех ли врагов удалось успокоить или остались ещё живые, как помирал сам Октябрь и, самое главное, как ей-то лично удалось уйти.
Агата рассказала товарищам всё, что помнила, а как ей лично удалось уйти – она не помнила совершенно, видимо, была в шоке, и это единственное, чем её можно попрекнуть. Видимо, как-то через горы и ушла себе в беспамятстве и аффекте. К счастью, никого не встретила, иначе бы её сдали куда следует. Очнулась через два дня дома. Всё тело в синяках, ухо отстрелено.
Выслушав её рассказ, никто не нашёл достаточных оснований обвинить её в предательстве. Все согласились, что нужно тщательнейшим образом всё проверить, а как конкретно и что будут проверять – это они обсудят после собрания, без неё. Справедливо? Справедливо. Она же на время выбывает из их игрищ. Её портрет, который целый день маячил по всем каналам телевидения, и впрямь получился хорош. Встретив на улице, вряд ли можно с ходу признать, но чтобы, зная оригинал в лицо, не идентифицировать его с изображением, нужно быть слепым от рождения. Во всяком случае, повстречав её ночью в горах, всю в крови и синяках, в разорванной рубашке и с револьвером в руке, а потом посмотрев телевизор, редкий бы маньянец не заподозрил неладное. Стало быть, что? Стало быть, либо тут что-то нечисто, либо она и впрямь в беспамятстве пробралась через горы, никому не попавшись на глаза.
Михелито только поскрипел зубами и ничего не сказал. Чтобы один человек возражал сразу всему коллективу – у них так было не принято. Даже Октябрь-покойник к коллективному разуму относился с уважением. Поэтому, надо полагать, и прожил столько лет. И если б не эта смазливая сучка…
Но я категорически против своего неучастия в Акции, возразила смазливая су… то есть, Агата. За фотокарточку мою зря беспокоитесь, сейчас я докажу – она вышла на минуту, а когда вернулась, все ахнули: перед ними стояла совершенно незнакомая им мамзель, рыжая, как гривистый волк перед линькой, – что же касается сомнений в моей благонадёжности, – она бросила искромётный взгляд в сторону Мигеля – то вовсе не обязательно заранее посвящать меня в детали Акции, дайте мне инструкции непосредственно перед её началом и поручите в ней самую опасную роль, а я живой обещаю не даться. Если же погибну – невелика потеря для движения, поскольку бешеные псы гринго всё равно теперь знают меня в лицо. Как бы то ни было, я обязательно должна во всем этом участвовать. Иначе чем же мне ещё доказать свою preparado para el combato[57]?..
И опять Мигелю нечего было возразить на это. Решение коллектива было единодушным: сделать всё именно так, как предлагает Агата. Да и не могло быть иначе, поскольку, что уж греха таить, вся “Съело Негро” состояла, преимущественно, из мужчин с los cojones, которые в сторону Агаты дышали вполне неровно. Если бы читатель сам присутствовал на собрании и видел, как разом вспыхнули чёрные глаза компаньерос, когда Агата сказала: “
Затем Агату попросили удалиться на полчаса и в её отсутствие обсудили детали предстоящей Акции, а также меры по проверке всего, что она им рассказала. Когда ей позволили вернуться, обстановка в собрании царила напряженная. Мигель сидел весь красный и надутый, как резиновый матрац.
Из реплик Агата поняла, что сомнений в целесообразности проведения самой Акции у народа нет. Надо – сделаем. Если даже кому-то, как ей, и пришёл в голову вопрос, а вправе ли Мигель назначать своей волей какую-то Акцию, то этот кто-то свой вопрос вслух не задал – видно, Акция затевалась до того сладкая, гармоничная и отвечающая интересам всех присутствующих, что восстань из гроба Октябрь – он бы сам не придумал лучше. Дело было в другом. И в чём – Агате было совершенно ясно. Мигель, в отличие от Октября, никак не тянул на роль абсолютного лидера. Не такова была личность, чтобы безоговорочно устроить всех. Октябрь, как мы помним, помирать не собирался, поэтому специально себе преемника в лице Мигеля не готовил, завещания в его пользу не писал. Подавить силой, смекалкой или нахрапистостью – Мигель смог бы одного, двоих, даже троих. Но не всю группу. Группа же своим коллективным разумом осознала, что она теперь сильнее Мигеля, и активно воспротивилась его лидерству.
Как истинная и последовательная ленинка, Агата интуитивно поняла, что настал момент брать банки, почту и телеграф. Сколько, братья, будет стоить Акция, невинно поинтересовалась она. Надеюсь, не больше, чем у нас есть в кассе наличмана?..
Пятнадцать пар глаз посмотрели на неё, потом на Мигеля. В самом деле, спросили пятнадцать пар глаз. Ведь не больше?..
Вслед за тем во всех пятнадцати парах глаз появилась одна и та же мысль: кстати, о кассе…
Здесь нужно прояснить две вещи, чтобы невзначай не уйти в другую сторону.
Во-первых, абсолютно все участники группы “Съело Негро” были ребята глубоко бескорыстные. Ни один из них никогда не убивал людей ради денег. Хотя мог бы. Вернее сказать, не мог, но сумел бы. И даже разбогател бы. На короткое время, потому что киллер – профессия куда более смертная, нежели маньянский революционер. Однако Октябрь, у которого глаз на людей (как у профессионального повара – на коров) был намётан, корыстных ребят к движению на милю не подпускал. Революционер обязан ходить в голодранцах. Вся “Съело Негро” в них и ходила. Даже Мигель, надо отдать ему должное, о своих юношеских уголовных установках и думать забыл, попрыгав несколько лет по никарагуанским джунглям. Так что явившаяся всем присутствующим мысль насчёт кассы никакой корыстной основы под собой не имела.
Во-вторых, Октябрь, царство ему небесное, так выстроил структуру группы, что мало кто из присутствующих знал о том, что Агата на самом деле – дочка папаши-богатея, маньянского экс-советника по национальной безопасности. Знали об этом Мигель и ещё кто-то, кто её сейчас будет проверять. А кто этот человек – об этом не известно было никому, даже Мигелю. Равно как и этот никому не известный проверяльщик сам не знал, кто будет обязан лишить его жизни, если он проболтается о том, что присматривает за Агатой. Точно так же и Агата была посвящена в тайну одного из присутствующих – паренька по имени Ильдефонсо Итурбуру, сидевшего через три человека от неё и ни сном ни духом не подозревавшего о том, что она знает всю его семью, всех его родственников до пятого колена, его четырёх непостоянных любовниц и квартирную хозяйку, даже названия книг, что стоят у него на полке над кроватью, всех семи.
А отсюда следует, что в борьбе за октябрьское наследство Агата имела неплохие шансы, потому что на одну Акцию, какой бы громкой она не была, у её, допустим, папочки денег бы хватило. А там можно будет посмотреть…
И тут Мигель сделал ударный ход, одним махом обеспечив себе половину всей победы. Кстати, о кассе, невозмутимо сказал он. Кассу, как вам, братья, наверное, известно, покойник записал за мной. В данный момент там нету ни черта, а может, и есть что-то, о чём покойник меня не известил, но мы найдем, если что-то есть, пока что – полный голяк, но в течение месяца должны поступить десять миллионов долларов США наличманом.
Все притихли. Сумма произвела впечатление даже на бескорыстных голодранцев.
Резюме собрания прозвучало весьма разрозненно и отчасти завуалированно, но если бы подытожить всё сказанное вслед за вербальной бомбой, которую взорвал Мигель, то резюме на понятном читателю языке можно было бы сформулировать примерно так: “Ну что ж, парень, тут тебе и карты в руки. Выложишь в течение недели нам на стол десять лимонов гринов – будешь над нами главный. Не выложишь – облажаешься навсегда. И тогда – извини, мы тебя за язык не тянули…”
На том разошлись.
Она вернулась к своей машине и поехала в Сокало – шумный торговый центр в центре города. Там, рядом с фешенебельным рестораном французской кухни “Армандо ле клуб” раскинулось её любимое открытое кафе. Она с трудом нашла место для машины на задворках улицы Кебрада и прошла за один из столиков.
Камареро принес ей кофе в тонкой чашке и вазочку со сливками. её здесь знали и помнили. Живя у папочки, она заглядывала сюда едва ли не каждый день. Минут через десять ей принесут полное блюдо разных фруктов. Здесь же можно и пообедать. А можно и дома, до которого двенадцать минут езды.
