Ее пальцы теплые и немного шершавые. Как у мамы. – У вас тут совсем свежий шрам…
– Шрамы украшают мужчин. Могу я узнать, как вас зовут?
– Разве я не сказала? – Она улыбается чуть смущенно и немного печально. – К концу недели у меня с головой не в порядке… Вера. Спасибо вам…
– Не за что. Вы смелая женщина, Вера. Приглашаете в дом незнакомца. А вдруг я вор или боевик?
– Кто?! – Ее широкие светлые брови удивленно приподнимаются.
– Бандит, я хотел сказать… – Внезапно я чувствую себя полным кретином.
– Брать у меня нечего, как видите, – устало усмехается женщина. – Так что вы можете быть сильно разочарованы. Как вор и как боевик. – Пряча улыбку, она поднимается и выходит. А я остаюсь наедине с неловкостью от своих идиотских высказываний. Чего я добиваюсь? Хочу заглушить боль, занозой засевшую глубоко внутри? Но это моя проблема, и только моя… Я тихо встаю, крадусь к выходу и слышу за спиной жалобный скрип приоткрывшейся двери.
– Вы уже… – Пацан стоит на пороге детской, прислонившись еще румяной от морозца щекой к дверному косяку. – А хотите, я покажу вам свой замок?
«Извини, малыш, мне пора». Я открываю рот, но эти слова, застряв где-то между горлом и зубами, не срываются с губ.
Неведомая сила заставляет меня сделать несколько шагов. Замок в углу, около окна, сложен из больших разноцветных пластмассовых конструкторских кубиков.
– Я сам его построил, – с гордостью сообщает мальчишка.
Я зачем-то усаживаюсь на пол, провожу кончиками пальцев по гладким кубикам, чувствую исходящее от них тепло, точно они сделаны из разогретого солнечного песка, и ловлю себя на мысли, что где-то я уже это видел…
– Это мой замок.
– Надо его сделать крепостью, – говорю я. – Каждый дом должен быть маленькой крепостью.
– Чтобы не забрались враги?
– Да.
– Злые собаки?
– И они тоже…
– Ты мне поможешь построить? – Теплые пальчики ложатся на мое запястье. Внимательные серые глаза смотрят прямо внутрь меня, туда, где могла бы прятаться душа… – Тогда поиграли бы в войну.
– Нет. – Я качаю головой, ощутив неожиданный озноб, отдающий в свежую рану на ноге. – Я не люблю эту игру.
– Ты никогда не играл в войну, когда был мальчиком?
– Играл. Даже когда стал взрослым.
– Разве это плохо?
– Да уж ничего хорошего, можешь мне поверить.
– Почему? Тебя могли по-настоящему убить?
– Могли.
– Наверно, страшно… – Его взгляд снова сделался недетски серьезным, вдумчивым, тл А где ты был?
– Далеко.
– В Америке?
– Почти, – усмехаюсь я. – Давай лучше ты будешь говорить, а я слушать. Идет? Сколько тебе лет?
– Скоро семь. – Он важно раздувает щеки. – На следующий год я пойду в гимназию. Скорей бы! А то хожу в детский сад, будто маленький…
Он рассказывает о том, что мама работает в этом же саду, который вон там, через дорогу, воспитателем, и что сейчас ее напарница, Элеонора Владимировна, болеет, и маме приходится работать каждый день, с восьми до восьми, поэтому она такая усталая и сердитая. А вообще-то она добрая и веселая, особенно по выходным, когда отоспится. В саду есть Бобик, большущий пес неизвестной породы, не такой гадкий, как тот, который меня покусал, он хороший, даже не лает. А еще в саду живет огромный рыжий кот. У него странное имя – Чубайс, и он любит играть с детьми, а по ночам охотится на мышей и крыс. Иногда даже тараканов ловит и ест, хотя Мишка не может понять, как можно жрать такую гадость…
Как ни странно, я старательно вслушиваюсь в детскую болтовню. Соглашаюсь, что тараканы действительно гадость, «Лего» – клево, но дорого, а красивой, но вредной Наташке весной нужно будет посадить за шиворот мохнатую гусеницу, чтобы не задавалась. То-то будет визгу… Жаль, что зимой гусеницы спят… Я смотрю на живую подвижную мордашку чужого мальчишки и чувствую странную тоску оттого, что давно покинул светлый мир, где жили добрые собаки, огромные рыжие коты, вредные девчонки, мохнатые гусеницы и разноцветные дворцы… Мир, где не было места грохочущему злу. И возможно, оттого, что невольно в моей памяти всплывает другой, полный жгучей ненависти мальчишеский взгляд, я впервые в жизни жалею, что не волшебник и не могу защитить этого славного пацана от изощренной жестокости, с которой ему предстоит не раз столкнуться в этом уродливом взрослом мире…
Помимо воли я зажмуриваюсь, обхватив руками затылок, отчаянно трясу головой. Я не могу, не хочу думать об этом…
– Что с тобой? – спрашивает он, легко касаясь моего плеча. – Все еще больно?
– Немного.
– Это была плохая собака.
– У нее плохой хозяин, – отвечаю.
Пацан соглашается.
– Михаил, иди ужинать, – зовет мать, появившись на пороге.
Мальчишка тотчас подтягивается, как маленький солдатик, сделавшись неуловимо старше.
– Вы будете с нами? – вежливо интересуется женщина, но в гаснущих серых глазах таится усталость и молчаливый намек, прекрасно мною понятый.
– Нет, спасибо. Мне пора.
– Ты придешь достроить крепость?
– Марш, я сказала! – В тоне матери вскипает раздражение, и пацан тотчас исчезает.
Я, как рак, пячусь задом. Тороплюсь уйти, чтобы остаться наедине с шепчущими призраками ночи. Тороплюсь прочь, потому что вдруг понимаю: мне не хочется этого делать… И это неожиданное открытие страшит сильнее вынужденного одиночества. Я дергаю куртку с вешалки. Она, как назло, не поддается. Я дергаю сильнее.
Бабах!
Я отскакиваю, приняв боевую стойку. И снова чувствую себя полнейшим кретином. Вешалка с грохотом падает вниз. В стене, в местах былого крепления, пулевыми ранениями зияют две дыры.
– О, черт…
Мои уши пламенеют парой факелов. Я уже забыл, когда в последний раз робел под удивленно- насмешливым женским взглядом. И теперь прикусываю кончик языка, чтобы не дать вырваться наружу вместе с досадой выражениям, которые не стоит произносить в приличных домах. А именно они почему-то и приходят на ум в первую очередь.
– Простите, – бормочу я, исследуя злополучные, потравленные временем шурупы. – Я приду завтра и починю. Видите, они были старые, разболтались… Она все равно бы упала… А я куплю новые и сделаю…
– Нет, не нужно… Право, не стоит беспокоиться… Ничего страшного. Мне не впервой забить пару гвоздей…
– Мне тоже. Какой у вас адрес? Я не поглядел на номер дома.
– Колодезная, семь.
– А квартира?
Она произносит и этот номер, скороговоркой, лишь бы я отвязался и ушел, пока не свернул еще что-
