Давай попробуем вместе

нибудь. А в недоверчивых серых глазах я читаю уверенность, что к завтрашнему утру я позабуду все свои обещания. Иначе молчала бы как партизан. Эта женщина соткана из подозрительности, гордого одиночества, независимости и воли – всего, что скорее отталкивает, нежели привлекает мужчин. Мне даже кажется, что она чувствует неловкость за свою недавнюю беспомощность. По мне, это глупо. Женщина должна, хоть иногда, быть беспомощной. Впрочем, это мое частное мнение. С ним не обязательно соглашаться. И притягивает меня вовсе не хозяйка дома, а груда разноцветных кубиков, из которых можно построить свой собственный радужный мир давно позабытых надежд и волшебных снов… Да вихрастый пацан, для которого война – всего лишь звук, слово, картинка в книжке, надпись на песке, стираемая босой загорелой пяткой… И что-то еще, названия чему я пока не знаю, не могу осязать, но к чему отчаянно стремится нечто внутри меня, нечто, похожее на сон…

«Ты придешь достроить крепость?»

Я невольно оборачиваюсь. Из беззащитно не-зарешеченного окна струится теплый оранжевый свет. Я зачем-то встаю в этот магический квадрат солнца среди ночи, словно пытаюсь отогреться в его неведомых лучах…

В ту ночь я вышел во двор по малой нужде.

– Солдат…

Шагов я не услышал, хоть моему развившемуся слуху мог бы позавидовать слепой. Только шорох листьев под легким дуновением ночного ветерка да скрип цикад, казавшийся чем-то фантастическим, вызывавший мучительный приступ ностальгии по мирному летнему отдыху, в котором не было ни выстрелов, ни ночных дозоров… И вдруг тихий шепот:

– Солдат…

Я молниеносно вскинул автомат, вглядываясь в темноту.

– Не стреляй, я без оружия.

Передо мной, как из-под земли, появился мальчишка. Тот самый, за мать которого я пытался заступиться днем.

– Вот. – Он достал из-за пазухи булку и сунул мне в руки. – Это только тебе.

– Спасибо… – Я безотчетно также перешел на еле различимый шепот, возможно оттого, что горло мое вдруг сдавил невидимый обруч. Здесь я научился ожидать чего угодно, от автоматной очереди до гранаты. А хлеб там, в перепаханных фронтом горных деревушках, ценился дороже бриллиантов. Я отломил половину и протянул мальчишке, но он покачал головой и повторил упрямо:

– Это только тебе. Ешь.

– А ты разве не поделился бы с товарищами?

– Наверно. – Он по-детски шмыгнул носом. – Ну, тогда дай очкарику. Он смешной. И добрый. Мне будет жаль, если его убьют. И тебя тоже… Хоть вы и неверные. Я пришел еще сказать, что, когда я пойду воевать, если вдруг встречу тебя, то не стану убивать.

В той, прежней жизни, жизни до, услышь подобное из уст мальчишки, я рассмеялся бы да щелкнул его по носу или что-нибудь в этом роде… Но не здесь. Потому что это не было шуткой. И мне сделалось не смешно – страшно. Впервые не за себя. За этого чужого пацана, который уже готов стать мишенью в ненормальной взрослой игре.

– Знаешь, – я надкусил булку, она была слегка зачерствевшей, но хранила еще вкус и аромат домашних пирожков, вроде тех, что пекла мама, – знаешь, ведь это так хреново – воевать…

– Тогда зачем ты здесь?

– Меня не спрашивали. Просто отправили – и все. У меня не было выбора.

– А я. должен мстить за отца, – твердо сказал мальчишка, точно отвечал урок. – Или я не мужчина. У меня тоже нет выбора.

.– Джихад?

– Вроде того…

– А отец твой за кого мстил?

– За своего брата.

– А брат отца?

– Ни за кого. Он сам пошел. Воевать за свободу Именем Аллаха.

– Свободу от кого? Кто его трогал-то? Знаешь, что было бы, если б я убивал каждого, кто ограничивал мою свободу, – милиционеров, контролеров в транспорте, преподавателей института… Гора трупов. Думаешь, вашему Аллаху угодно, чтобы ты, вместо того чтобы вырасти, выучиться, работать, жениться, завести детей, получил пулю в затылок? А о матери своей ты подумал? Она совсем одна останется.

– Здесь – всего лишь коридор. Настоящая жизнь – там…

– Зачем тогда тебе здесь свобода?

– Ты ничего не понимаешь, – упрямо произнес мальчишка. – Ничего.

– В этом ты прав, парень. Я в самом деле уже мало что понимаю. Но думаю: все, что здесь творится, не нужно ни мне, ни тебе…

Я снова протянул своему собеседнику кусок булки, и на этот раз он взял и принялся жадно жевать.

– Скажи мне по секрету, – я смотрел на его упрямые черные вихры, – неужели тебе совсем не страшно? Ничуточки?

Он опустил глаза и шумно вздохнул:

– Иногда… – Мой маленький собеседник быстро стрельнул глазами по кустам и еще понизил голос, сделав его неразличимым с шелестом травы. – Это нехорошо. Аллах накажет меня за сомнение…

– Не накажет. Я ему не скажу. – Он вскинул на меня изумленный взгляд, и я невольно спрятал улыбку. – Думаю, подать руку врагу – самое большое мужество на свете. Как тебя зовут, джигит?

Он секунду помедлил, будто раздумывал, стоит ли отвечать.

– Малик…

– А меня Слава. Будем знакомы, противник.

– Хорошее у тебя имя. Героическое.

– Не тому досталось. – Я невесело усмехнулся.

– Костыль! – крикнул, выйдя из дома, где мы остановились, Денис. – Мужики, Костыля не видали? Славка!

– Да не ори ты! – отозвался я. – Здесь я.

– Не говори, откуда хлеб взял, – шепнул мальчишка, – а то меня… – Он быстро чиркнул по горлу ребром ладони, точно лезвием ножа.

И снова лишь шорох травы, словно никого и не было вовсе. Только недоеденный кусок белого хлеба, вкусно пахнущий домом, в моем кулаке.

Я подумал тогда, что все говорил неправильно. Надо было объяснить мальчику, что ему вовсе не нужно погибать за отца, за брата отца и даже за самого Аллаха… Но что бы значили для него мои слова и что вообще значат слова там, где говорят орудия…

– Молодой человек… – Кто-то трясет меня за плечо. Я разлепляю глаза. В тусклом вагоне метро душно и пусто. Передо мной – миловидная усталая женщина в синей форме, чем-то похожая на сегодняшнюю случайную знакомую Веру. И на тысячи других усталых работающих женщин.

– Молодой человек, поезд дальше не пойдет. Конечная…

В эту ночь я засыпаю на удивление быстро и легко. Мне пригрезился разноцветный снег в мягком полуночном свете… А затем я вновь увидел свой странный мираж: лето, море, солнце. Вихрастый мальчишка строит на берегу замок, почему-то из больших пластмассовых кирпичиков. Кто-то окликает его, и пацан поднимает голову… Я встречаю вдумчивые серые глаза моего случайного знакомца Мишки. Он смотрит внимательно и пытливо, точно хочет разобраться в том, что творится внутри меня. И вдруг улыбается заразительно и счастливо… А прохладные волны, резвясь, догоняют друг дружку, покрывают мои босые ноги клочьями прозрачной пены…

Я просыпаюсь и понимаю, что тоже улыбаюсь. Впервые за всю свою новую жизнь.

Всю ночь шел снег. К утру намело приличные сугробы. Малолетние спиногрызы, радостно визжа, гоняют по двору, играют в снежки. Интересно, успели нашим выдать зимнюю форму? Пестрая зелень на белом – идеальная мишень…

21