Почему рядом с этой бабой я чувствую себя зеленым салагой? Я же не мальчик, черт возьми.
– Угу… – бурчу я, ощутив неожиданный прилив крови к щекам. Мне хочется поскорее закончить разговор. – Михаил, кто мужчина в доме? Показывай объект работы.
– Эй! – повышает голос Вера. Ее глаза гневно темнеют. Похоже, командовать привыкла она. – Мы сейчас уезжаем.
– Далеко?
– А вам какое дело? – отзывается мать.
– К бабушке, – вздыхает сын.
– Бабушка – это святое, – соглашаюсь я. – Но пока вы соберетесь, я успею прибить мою любимую вешалку.
– У нас еще кран течет, – входя в роль хозяина, сообщает Мишка.
– А ну, марш в свою комнату!
Удрученно вздохнув, Мишка плетется восвояси. Не люблю женщин, которые командуют мужчинами. Даже маленькими. В этом Кирилл прав: протяни палец – руку оттяпает по локоть. Но я молчу, а то, не дай бог, получу по башке вон той железной сковородкой. Вид у хозяйки уж больно воинственный. Интересно, она умеет улыбаться? Впрочем, мое дело телячье – починить эту дурацкую вешалку и убраться.
Примерно такие раздумья одолевают меня, когда, предоставленный самому себе, я ползаю по стене в обнимку с чертовой вешалкой. И чего я вчера сунулся? Эта дама прекрасно сладила бы с дюжиной монстров.
– Мам, – доносится из детской просительный шепот. – Может, не поедем к бабушке? В парке погуляем, снеговика слепим.
– Но, Миша, мы же обещали. Вечером слепим снеговика. У нас вся зима впереди.
– Снова придет эта дура, соседка тетя Катя…
– Что еще за слова такие? – повышает голос мать. – Нельзя так никого называть, особенно взрослых.
– А почему ей можно болтать бабушке про тебя разные гадости?
– Какие такие гадости?
– Она все свою дочку расхваливает, какая та умница-красавица, и в фирме работает, и тыщу долларов получает, в Таиланд с мужем едет на Новый год… А про тебя говорит, что ты – никчемная. Ничего не умеешь – ни денег заработать, ни мужика приличного найти. А бабушка ей только: «Да, да»… Я в туалет ходил и слышал, как они на кухне разговаривали…
– Дура эта тетя Катя! – Голос Веры, взмыв было снова ввысь, опадает, осекшись бисерной дрожью. – Ты никого не слушай, сынок.
– А папа скоро вернется?
– Понимаешь, не все зависит наших желаний…
– У него строгий начальник?
– Да, да… Одевайся скорей.
– Но когда папа заработает деньги, то приедет и привезет мне «Лего»?
– Конечно.
– Радиоуправляемую космическую станцию?
– Да.
– А почему он нам не пишет?
– Наверное, сильно занят. Или письма не доходят.
– Он что, на войне?
– Не выдумывай. Нет сейчас никакой войны.
– Есть. Мне Слава сказал. Он там был. Его могли убить, представляешь? С тех пор он не играет в войну. Значит, мы не пойдем сейчас в парк?
– Нет. Мы поедем к бабушке. Иначе получится нехорошо. Мы ей обещали, и она будет нас ждать. Нужно всегда держать слово. Одевайся…
Вера выходит мне навстречу поникшая, ссутулившаяся, губы мелко вздрагивают. Она кажется мне очень одинокой и беззащитной. Как вчера, перед собачьим хамом. И мне вдруг становится стыдно за свою недавнюю мелочную озлобленность. Если бы мог, нашел ее мужика, взял за шиворот, тряхнул хорошенько и пинками пригнал сюда взглянуть в глаза сыну…
– Извините, – зачем-то говорю я, сам толком не понимая, за что прошу прошения: за нехорошие мысли или за весь наш род мужской…
Она вскидывает на меня глаза, полные влажной печали и усталого бессилия:
– Вы меня извините…
– Вот. – Я машу пассатижами на водруженную на законное место вешалку.
– Спасибо. Хотите кофе?
– Вы же торопитесь.
– Ничего… Миша говорит, вы были…
– В Чечне. – Я с непонятным напряжением стараюсь уловить малейшие изменения ее лица. Испуг? Интерес? Жалость? – Боитесь, что у меня с головой не в порядке?
– Да что вы… – Она смотрит так, словно я обвиняю ее в преступлении. В бахроме темных ресниц прячется укор. – Как вы могли подумать…
– Я оделся, – мрачно объявляет Мишка, выходя из комнаты в свитере и толстых болоньевых штанах. Хоть сейчас на Северный полюс.
– Давайте мы подождем вас во дворе, – предлагаю я.
– А кофе?
– В другой раз. Будет повод, чтобы зайти. И посмотреть ваш кран.
– Не надо. Я слесаря вызову.
– Это ни. к чему. Он сдерет с вас бешеные деньги за несчастную прокладку. А меня вы просто угостите кофе. Ведь слово надо держать?
Мы вышли во двор и принялись лепить снеговика. Получилась довольно банальная пузатая фигура с ручками-ветками. Я вытащил сигарету, хотел закурить, но, передумав, воткнул в замысловатый изгиб снежного рта.
– Класс! – восхищается Мишка. – Вылитый Владимир Иваныч, наш сторож из сада.
– Курить вредно, – вспомнив о своей взрослой воспитательной роли, спохватываюсь я.
– Я знаю. Хочешь секрет?
– Валяй.
– Мама иногда курит по вечерам. Когда уложит меня спать. Она думает, что я не знаю. Но я знаю, а бабушке не говорю.
– Она у тебя хорошая, – зачем-то откровенничаю я.
– Я тоже так думаю. А бабушкина соседка тетя Катя – дура.
– Факт.
Подъездная дверь распахивается, и выходит Вера. Мишка с гордостью демонстрирует наше творение. Вера, приподняв широкие брови, замечает:
– Курить вредно. А чему вы улыбаетесь? Что смешного я сказала?
– Вы абсолютно правы. Как сказал бы один мой друг, «на двести процентов». Черкните мне ваш телефончик, чтобы в следующий раз я не был незваным гостем.
– Миша, погуляй.
И он покорно отходит в сторону, месит ногой снег.
– Зачем все это? – тихо спрашивает Вера, пристально глядя мне прямо в зрачки…
Легко сказать «зачем?». Если бы все на свете было так просто объяснить… Я же не могу ответить: «Черт его знает…» Вот если бы у меня был язык подвешен, как у Огурца или Гарика… Но я не писатель, и бабником себя не могу назвать даже с большой натяжкой… И потому стою и, согреваясь в непонятном, бог весть откуда излучаемом тепле, молчу и улыбаюсь, как полный идиот.
23
Зачем-то я вновь набираю номер Гарика. Я и раньше пару раз пытался связаться с ним, но
