заражены ее вирусом! Все!
Половина вагона вокруг меня быстро пустеет.
38
– Пожалуйста, не включай большой свет…
– Ладно…
Я не перестаю удивляться этому странному, почти телепатическому восприятию Веры. Как она чувствует, нет, знает, когда нужно задать вопрос, а когда ограничиться тихим согласием. Мы так мало знакомы. Иногда наши отношения кажутся мне почти эфемерными и единственно реальным – ее сын, в котором, как в волшебном зеркале судеб, я отчего-то вижу себя…
Я опускаюсь на диван. Абажур струит по комнате нежный уютный полумрак, в котором все кажется более-мягким, расплывчатым, неясным, как в театре теней… Она садится рядом, кладет мне руку на колено. Я вдыхаю запах ее легких волос. Так пахнет влажный песок, лепестки подсолнуха, теплая подушка… Так пахнет любовь. Я хочу забрать его с собой как самое дорогое из воспоминаний…
– Сегодня я снова остался без работы. Я так хотел подарить Мишке на Новый год эту хренову бензоколонку… А тебе – настоящую живую розу в горшке. Чтобы она цвела зимой и летом на подоконнике…
– По-моему, они цветут только летом… – Она упорно смотрит не на меня, а на полустертые загогулины коврика на полу.
– Да?
– Точно не знаю. Может, и нет…
– Во всяком случае, она могла бы напоминать обо мне…
– Ты пришел проститься, – не поднимая глаз, вдруг произносит она. В ее голосе тихая печаль. И все. Ни вопросов, ни слез, ни упреков. Только ежатся, словно от холода, ссутулившиеся плечи.
– Это не то, что ты думаешь. Просто я решил вернуться
Она устремляет на меня взгляд. У нее глаза раненого зверя. Огромные, испуганные…
– Боже мой… – шепчет она. – Но зачем?
– Сегодня я стрелял в людей. Воришек, залезших на склад. Они были вооружены…
– Ты… убил?
– Нет. Слава богу. Но был миг, когда я хотел этого. И едва сумел остановиться. И я боюсь, что в другой раз не смогу. Мне страшно. Мне все время страшно. Ночью – оттого, что я вновь возвращаюсь
Я осторожно разворачиваю ее за плечи, стараясь угадать в лунном сиянии ее распахнутых глаз, паутине волос и пьянящей влаге полуоткрытых губ некое сокровенное знание, ответ на извечный вопрос, мучивший меня…
– Что мне делать?
– Останься… – Ее мягкая теплая ладонь скользит по моей щеке. – Останься с нами. Со мной… Ты ведь говорил, что любишь меня… Это правда?
– Да. Но не уверен, смогу ли…
– Сможешь.
– Ты уверена? Почему?
– Потому, что я тоже тебя люблю… Иди сюда…
Не сразу, но постепенно мне становится хорошо и покойно, как в далеком детстве… Я закрываю глаза и проваливаюсь в какую-то глубочен-ную черную дыру, где нет абсолютно ничего, даже снов.
39
Утром меня будит заливистый детский смех. Потом я слышу Верино «Подожди…», но дверь распахивается с жизнерадостным треском. На секунду Мишка, босой и в пижаме, замирает на пороге, изумленно моргая серыми сонными глазами.
– Привет, – говорю я, перебарывая внезапную неловкость.
– Ой, – переминается он с ноги на ногу, – я не слышал, как ты пришел.
– Я хотел поиграть вчера, но ты уже спал…
– Подожди! – кричит Мишка, будто я собираюсь уходить, уносится и тотчас возвращается обратно с листком из альбома в руках. – Вот, это тебе…
Лист, прошелестев, ложится на мои ладони… Оранжевое солнце, безоблачно-голубое небо, такое же море, зеленая трава, огромные диковинные цветы… Трогательный в своем неумелом старании рисунок…
– Это мне? – Чувствую, как нестерпимо рыжее солнце предательски режет в глазах, а упругие синие волны захлестывают грудь, перехватывая горло…
– Тебе. Нравится?
– Очень… – шепчу я, безотчетным жестом привлекая к себе его взъерошенную, как у воробышка, голову, зарываясь щекой в растрепанные мягкие пряди, пахнущие молоком и медом. – Спасибо, сынок…
Я сам не понимаю, как вырывается у меня это слово.
Мальчик вскидывает на меня огромные блестящие глазищи, и вдруг его заспанное личико озаряется улыбкой такой счастливой, что у меня заполошенно колотится сердце, и я невольно улыбаюсь в ответ, невесть откуда ощущая на дрожащих губах соленые брызги волн…
– Папа? – полувопросительно-полуутвердительно тоненько произносит он и вдруг кидается мне на шею, захлебываясь в крике: – Папочка, я знал, что это ты! Почему ты молчал так долго?!
– Ты ошибаешься… Я не…
– Зачем ты врешь?! – Его пухлые губки кривятся. Он готов заплакать. А я вдруг понимаю, что не смогу вынести этого. Единственное, чего не смогу…
– Потому что, – хрипло шепчу я, глядя в бледное, с неровными розовыми пятнами, немного испуганное лицо застывшей у двери Веры, – потому что… Я не заработал денег… Не смог привезти тебе космическую станцию…
– Не нужна мне никакая станция, – всхлипывает Мишка. И его слезы прожигают смятую рубаху на моей груди. – Не уходи больше, пожалуйста! Пожалуйста… Я тебя люблю…
– Я тоже люблю тебя, малыш…
Я неумело глажу его по голове, бормочу что-то еще… Меня учили слишком многому, но только не единственно важному – успокаивать маленьких детей. Постепенно он затихает, крепко обхватив меня ручонками. Что-то вялой улиткой ползет по моей щеке. Я провожу ладонью по лицу, на ней остаются влажные следы… Неужели я плачу?!
Это утро становится самым счастливым в моей новой жизни.
Часть вторая
1
Еще один поход в издательство, не закончившийся ничем. Еще один укоризненный взгляд матери: «На что ты тратишь драгоценное свободное время?»
И сын, ожидающий дома: «Где ты была, мам?»
И очередной господин редактор в строгих очках:
– Книги – это тот же бизнес. И рынок диктует нам свои законы…
И не только рынок…
Она никогда не была сильной. Странно, что до сих пор она еще барахтается против холодного и сильного течения. Иногда ей кажется, что она стала другой. Та, прежняя, давно бы пошла ко дну. Мутному, темному, беспросветному…
Погруженная в свои мысли, она не сразу поняла, что человек, идущий позади, полностью повторяет ее маршрут. От станции метро, в грязненькую улочку, вдоль чугунной ограды нового «элитного» дома, мимо
