И в этот момент я понимаю: их больше нет, моих друзей. Поколения «нет»… Я остался один. Последний… И помощи ждать неоткуда. Потому что и здесь идет война. Я знал это все время, с первой секунды моего возвращения. И гнал эту истину прочь изо всех сил, но сейчас она настигла меня самого.
Значит, надо бежать… Оттолкнувшись от конвоя, бежать изо всех сил, нырнуть в спасительный переулок, смешаться с толпой, с миллионом таких же маленьких существ, как я… Стать частичкой гигантского муравейника, крохотной букашкой, неотличимой сверху от других…
Я делаю шаг, другой, несколько шагов, презрев окрик «Стой!»… Я уже отрываюсь от земли, и в ушах свищет вольный ветер свободы, такой свежий и сильный, какового я ни разу не ощущал прежде… Он подхватывает меня, и становится легче дышать…
Я лечу над россыпью желтых цветов, к песчаному замку на влажном от пены берегу, и податливые язычки волн норовят лизнуть мои усталые ноги… Отец и мать, удивительно помолодевшие, улыбаясь, машут мне. А навстречу спешат Вера и Мишка, и озорник ветер треплет их позолоченные закатом волосы, будто лепестки подсолнуха, а беззаботный звонкий смех заставляет умолкнуть орудия и крики… Теперь-то я точно знаю: мир спасет любовь…
Он не услышал выстрела, не почувствовал боли. Просто небо склонилось над ним. Удивительно чистое, ясно-серое, как горный рассвет, как глаза любимых… И, растворяясь в прозрачной манящей необъятности, он глядел в него из последних сил, обретая наконец вожделенный покой и последнее сокровенное знание…
Война закончилась для него. Навсегда…
41
За окнами тряской электрички поплыли старенькие бревенчатые домики, кособокие хатки, щитовые дачки за хлипкой оградой. Дорогой пригород закончился. Дедок в облезлой ушанке, сидящий напротив, залез в холщовую сумку, вытащил пакет с вареными яйцами и смятыми бутербродами. Предложил ей. Она, поблагодарив, отказалась. Дедок принялся жевать, смачно чавкая. Прервавшись, неожиданно спросил:
– Как думаешь, дочка, когда-нибудь заживем по-человечески?
Она ответила, что не знает.
Дедок прокряхтел: «Э-хе-хе…», вытащил бутылку с коричневой жидкостью, шумно отхлебнул, вытер губы рукавом.
– Чай, – пояснил он. – А ты что подумала?
Она неожиданно сконфузилась, пробормотав, что вовсе не думала ничего такого.
– Пил я и покрепче, конечно, – с достоинством поведал дедок. – Да здоровье уж не то. Годы, они свое берут. Радуйтесь, пока молодые. Тебе сколько, тридцать?
Она кивнула. Ей было двадцать семь. Но это не имело значения.
– Девчонка совсем. Все еще впереди. Живи да радуйся.
– Да, – повторила она эхом. – Живи да радуйся…
Объявили станцию. Она поднялась, направилась к выходу, услыхав за спиной:
– Счастливо, дочка.
Дом стоял возле леса. Добротный деревенский дом, из тех, что служат не одному поколению, и ничего им не делается. Разве потемнели бревна да слегка покривились резные ставенки. За забором хрипло залаяла остроухая овчарка. Из дома вышла немолодая настороженная женщина в валенках и наброшенном на плечи пальто, приветливо улыбнувшись, поспешила навстречу.
– Фу, Лора, свои.
Сббака, покорно урча, удалилась.
– Добрый день, Верочка. Было время, и на замки-то не запирались…
– Береженого бог бережет, – сказала она, прикусив губу. Всякий раз ей было тяжело приезжать сюда. Мысленно бранить себя за невольную зависть к чужой жизни, пусть даже омраченной тяжелой болезнью.
– Как Саша?
– Ничего… – Горько вздохнув, женщина покачала головой. – Правду врачи сказали: свежий воздух творит чудеса. Но зрение все падает, а он-то, как маленький, слушать никого не желает. Ему читать запретили, так он наоборот. «Ослепнешь», – говорю. А он: «Я знаю». И снова за книжку…
– Разве ничего нельзя сделать?
– Пока нет. – Женщина несколько раз быстро моргнула. – Потом, со временем… Говорят, возможна операция… Платная. А Саша говорит: «Вот и хорошо. Квартиру мою продадим. Чего волноваться-то?» Он всегда таким был. Верил, что все к лучшему. Даже в черном умудрялся белое увидеть… – Женщина вздрогнула, осекшись на последнем слове, прикусила смятый платок. – Вы-то как?
– Тоже ничего. Помаленьку.
– Да вы проходите, – заторопилась хозяйка, – что ж мы на пороге…
В доме вкусно пахло пирогами. Она почему-то подумала, что так и не научилась их печь. Скинула куртку, заглянула в комнату. В кресле у окна сидел коротко остриженный человек, читал книгу, сосредоточенно кусая губы. Она постучала:
– Добрый день.
Человек обернулся, отложил книгу, улыбнувшись чуть смущенно. Сейчас, полубоком, в северном свете, он напоминал хилого подростка.
– Здравствуйте, Вера.
– Разве вам можно читать?
Он поправил очки.
– Теперь все можно. – Он говорил с оттенком тихой горечи. – Один раз живем… Простите. – Он опустил глаза. – Мне так жаль… Я часто думаю, почему я остался, а все они – нет. И почему именно здесь, сейчас… Когда все самое страшное, казалось, позади… Это так несправедливо. – Он страдальчески сморщился, взявшись рукой за затылок.
– Полно, – сказала она, уселась напротив. – Вам ни к чему думать об этом. Особенно сейчас. Поберегите себя, хотя бы ради их памяти. Они все любили вас…
– Я тоже. – Его губы слегка искривились. – Они были моими лучшими друзьями. Каких уже не бывает…
– Что вы читаете? – решилась она прервать повисшее молчание.
– Ремарк. «Земля обетованная». Последний роман, незаконченный. В России впервые издали. Сильная вещь…
– О чем?
– О жизни. Одиночестве. Страхе. Об иллюзии свободы. Знаете, мне кажется, это даже лучше, что он не дописан. Когда хорошая книга заканчивается, для меня это вроде окончания чьей-то жизни… А так – финал открыт. И думаешь, что все-таки лучшее впереди… Жизнь продолжается, понимаете?
– Вроде. Я уже забыла, когда в последний раз книгу открывала. Кроме учебников первого класса.
– Хотите, я вам дам после, как прочту?
– Хочу, – ответила она, чтобы его не расстраивать.
– Знаете, – он печально усмехнулся, – меня здесь навестили из милиции. Аж трое, а один в штатском. Снова задавали вопросы, на которые я уже отвечал: про нападавших, которых я не видел: они же подошли сзади… Что пропало из сумки? И мне в каКой-то момент показалось, что это только предлог. А интересует их совсем другое: материалы, сделанные мною в командировке. Я сказал, что у меня ничего не осталось. Часть была в той сумке, пропавшей во время нападения… Я же как раз шел в редакцию. Кое-что хранилось дома, но после ограбления я и того не нашел. Странные грабители, не правда ли? Вам не кажется?
– Думаю, не надо сейчас думать об этом.
– И все же почему-то думается всегда именно о том, о чем не следует или не хочется. Прямо-таки лезет в голову… Не замечали?
Взгляды мужчины и женщины встретились. Она опустила глаза.
– Но вы правы, – спохватился он, – что толку от бесполезных мыслей. Мне нечем порадовать ни господ
