Откуда ему знать и как понять, что ночью мне снилось, что я — маленькая девочка, идущая по солнечной улице и радующаяся первому месяцу лета. Яркий желтый свет бьет мне в глаза, а я щурюсь. Мне тепло и хорошо. На мне легкое ситцевое платьице и сандалии апельсинового цвета.
Я проснулась с плачем. Теперь я не могу это делать как все. Врач объяснил, что слезные железы у меня сохранились и что влага из них будет попадать в глазницу, поэтому придется следить, чтобы там ничего не скапливалось. Его слова: «Вам надо будет за ними ухаживать»…
От одной этой мысли я хотела покончить с собой.
Следователь начал с самых простых вопросов и все время шелестел бумагой. Видимо, у него была с собой общая тетрадь. Я рассказала все, что помню. Свое пребывание в комнате с кирпичными стенами, голод, жажду, сквозняк, капли воды, бьющие об какую-то железку, таракана, что ползал по телу, даже совок, убирающий дерьмо, и губку…
В конце концов, я остановилась, поняв, что меня начинает уносить в сторону. Не хотелось устраивать истерику прямо перед этим тучным одышливым типом, который сидел и записывал, словно школьник, в тетрадку все, что я говорила.
Единственным моим желанием было попросить у сестры укол и уснуть.
— Вы пробыли в плену двадцать дней.
— Да, но я не знала, пока мне не сказали.
— Значит, он не держал вас в курсе…
— Нет, знаете ли. Как-то позабыл.
Шелест бумаги. Следователь перелистывает страницы.
— Так. — Голос деловой. Видимо, такой тон призван не давать потерпевшему расхолаживаться, впадать в сантименты и жалеть себя. Ведь это в его интересах, не так ли? — Пять дней вы сидели одна, вам не давали ни пить, ни есть.
Я молчала. Я знала, что он смотрит на меня и видит исхудавшую женщину с серой кожей. Голова этой женщины торчит из-под больничного одеяла с черным штампом на уголке. На глазах повязка. Волосы торчат в разные стороны.
— Потом этот человек вернулся и… видимо, он решил сделать все это, опасаясь, что вы умрете.
— Наверное.
— И остальные две недели он кормил вас, поил. И все так же исчезал. А когда, по-вашему, он стал показывать вам фильмы?
— Не знаю. Может быть, через четыре дня после своего появления. По ощущениям так.
— Ага. И каковы были причины показа фильмов? Как вы считаете?
— Он собирался меня ослепить. И сообщил, чтобы я наслаждалась, пока могу.
— Ага.
— Такие случаи были?
— Ну… Эта информация не для чужих ушей.
— Только не надо этого. Я не чужая. Меня изуродовали на всю жизнь! Если ничего не знаете, так и скажите!
— Успокойтесь. Идет следствие. Пока мы только собираем данные, проверяем, снимаем показания. Это долгая, скрупулезная работа…
— Тайна следствия…
— Что?
— Я все равно ничего не узнаю, — сказала я. — Через полгода вы закроете дело за недостатком улик. Как это у вас называется? «Глухарь»?
— Вы неверно воспринимаете…
— Я вообще неадекватна. Хотите посмотреть, что у меня под бинтами?
— Н-нет…
— А я бы хотела. Но я не смогу, никогда!
— Если… — Скрипнул стул. — Я позову сестру или врача.
— Сидите! — почти крикнула я. Следователь замешкался. Он вернулся на стул после непродолжительной борьбы с собой. Мы помолчали. Сердце колотилось у меня в горле. В глубине глазных орбит возникло знакомое свербение. — Можете просто сказать, были подобные случаи или нет?
— Нет. Мы уже запросили в архивах дела, где фигурировали… раны, похожие на те, что нанесли вам. Но это только «бытовуха». Вилки, ножи, карандаши и шариковые ручки, вогнанные в глазные яблоки в драке или по пьянке. Ничего схожего. Насчет маньяков… Последний серийный убийца у нас в городе был почти десять лет назад, но он давно пойман и осужден. Здесь что-то другое. Пока у нас нет оснований привязывать ваш случай к серийным преступлениям. Здесь нет сексуального насилия. Мы имеем пока только нанесение телесных повреждений с причинением тяжкого вреда здоровью и незаконное лишение свободы. Это то, с чем мы столкнулись при первом приближении.
Я молчала. Этот говорит как пишет. Умный, язык подвешен, умеет выразить свои мысли. Да вот толку для меня от его умений мало.
Еще ни разу с момента пробуждения в больнице я не чувствовала себя настолько уязвимой и одинокой. Казенщина, окружающая меня, давила на психику, настойчиво подталкивая к мыслям о самоубийстве. Казалось, за стенами больницы все то же самое — нигде не найти нормальной поддержки, кроме той, что положена окружающим по долгу службы.
Следователь продолжал говорить, не понимая, что в эту минуту я его почти не слушала. Я пыталась справиться со своей ненавистью. Умом я, конечно, осознавала, что рано требовать результатов на этом этапе следствия.
Все только началось, а этот допрос — первый в череде многих. Тем не менее, мне хотелось вопить во все горло и требовать. Нет, даже не чтобы поймали моего садиста немедленно… Защиты. Вот чего мне хотелось. Абсолютной, железобетонной гарантии, что подобного со мной не повторится.
— Я должен вас спросить: кого-нибудь из вашего окружения вы подозреваете?
— Не знаю. Нет.
— Если это, например, ваш знакомый, то у него должны быть мотивы.
— Не имею представления.
— Пожалуйста. Вы должны нам помогать. Назовите мне всех людей, которых вы считаете близкими знакомыми. Их адреса и телефоны, если помните. Мы обязаны проверить все.
— Мужчин?
— Всех. Инициатива могла исходить от женщины, а осуществить похищение ее сообщник. Будем отрабатывать все версии.
Я вспоминала всех. Алексея, Артура, тех, что мне были ближе — по разным причинам. Мужчин, с которыми я заводила короткие романы. Например, неработающий теперь у нас заместитель главного редактора, Дмитрий Смирнов, предмет зависти со стороны коллег-женщин. Мы встречались в течение трех недель два года назад. Спали, ходили в рестораны и кино. Он любил шикануть, хотя нередко ему это было не по карману. Однажды я сказала, что на меня не производит впечатления его страсть к глянцевой жизни. Дмитрий таскался на журналистские и литературные тусовки и пробовал приобщить к ним меня. Из-за этого мы и разошлись. Его занудство и завышенные требования к жизни в конце концов стали камнем преткновения. Я сказал, что не собираюсь больше в этом участвовать. Поставила точку. Кто еще? Я покопалась в памяти. Не стану же я рассказывать все мои увлечения вузовского периода? Глупо. Тем более, что там не всегда и до секса доходило. Не более, чем поверхностные знакомства в нестойких компаниях, мимолетный флирт, ничего не значащие поцелуи и обжимания на вечеринках. О них следователь не узнал. На Леше я заострила внимание потому, что Гмызин настаивал. Все-таки он был последним, кто меня видел.
— Это мог быть он? — спросил следователь.
— Нет.
— Думайте хорошенько. Вы жили с ним, вы в курсе его привычек, его манеры двигаться, что-то делать. Человек, который вас удерживал, ничем не выдавал себя?
— Уверена, что это не Леша. Слишком хладнокровен.
— Это не аргумент.
