— Мне лучше знать — сами сказали.
— Психопаты всегда играют определенную роль. Перевоплощаются. Потому их трудно вычислить в быту, они мало чем отличаются от всех других.
— Я понимаю. Я сама думала. Но это не он.
Гмызин вздохнул.
Я вспоминала часы, проведенные с Лешей до похищения, и убеждалась, что права.
— Запах…
— Что?
— Мы пили коньяк и вино, когда были у него дома. Я выпила больше всего, но и он приложился.
— И что?
— Не понимаете? Тот человек, он был рядом со мной, за спиной, даже прижался ко мне, когда схватил. Во-первых, он был немного выше. А во-вторых, я четко помню, что до того, как появилась марля с эфиром или чем-то там еще, я слышала его дыхание. В нем не было алкоголя. А от Леши пахло спиртным.
— Понятно. Но вы сами были пьяны — и могли не воспринять перегар… В любом случае, мы обязаны его допросить.
— Вы этого не делали раньше?
— Делали.
— Вы считаете меня чокнутой идиоткой…
— Почему же?
— Вместо того, чтобы начать с того, как меня искали, вы узнаете, с кем я спала за последние десять лет.
Мне надоело лежать, и я села на кровати, привалившись спиной к стене.
— Вы все узнаете. Но, по-моему, вам лучше не… короче, не перегружаться.
— Мне лучше знать. Меня искали?
— Искали. Заявление о пропаже подала ваша подруга, Татьяна Миронова…
Это было двенадцатого ноября.
— Его приняли?
— Приняли. Я знаю, на что вы намекаете, но в любом случае с момента вашего похищения прошло три дня. Этим занимался не я. Проверили вашу редакцию, но там сказали, что десятого числа вы не вышли на работу. Мы поговорили с Мироновой. От нее узнали про вашего друга. Поговорили с ним. Он все рассказал про тот вечер.
— И что же — Дубов ваш подозреваемый?
— Пока нет. Следствие прорабатывает много версий. Дело о вашей пропаже и это… объединены. Что вы скажете о ваших отношениях с Артуром Векшиным?
Вы с ним не виделись давно?
— Кажется, на тот момент три недели.
Я вспомнила его эсэмеску. «Три недели (подсчитано)». Я уже начала забывать его лицо. Неужели Гмызин считает, что он причастен? Ерунда.
— Теперь мы займемся им вплотную.
— У Артура нет машины.
— И что?
— Меня же везли. Скорее всего, в багажнике.
— Это технические детали. Нам сейчас важно выяснить, у кого были мотивы сделать с вами такое, — просопел Гмызин. — Что можете сказать о своих знакомых женщинах.
— Вам придется слушать долго, потому что их больше.
— Я для того и пришел.
Я нарочно углубилась в перечисление всех близких и не очень подруг, вспомнила тех, кого знала только по имени или только в лицо. Гмызин записывал, старательно. Мне стало его жалко. Он потел в теплой палате. Запах пота стал резче.
Наконец я остановилась. Следователь что-то промычал себе под нос.
— Ну и что, шансы большие?
— Дело сложное — не буду вас обнадеживать. Мы сделаем все, что сумеем.
— Ясно.
Общие стандартные слова. Отговорки. Гмызин умело притворялся, изображая заинтересованность, я это улавливала по голосу. Ему хотелось как можно быстрее уйти отсюда.
— Когда вы еще придете? — спросила я.
— Скоро. Так что насчет Векшина… Вы умолчали о нем главное…
— Главное?
— Кто он? Как человек?
— Я не психолог…
— Я же говорю: мне нужно знать ваше мнение. Пусть оно будет сто раз субъективно. Объективным портретом займемся мы.
Пришлось мне возвращаться к Артуру и рассказывать историю нашего знакомства. При этом я чувствовала себя предательницей. Почему-то все во мне сопротивлялось такому эксгибиционизму. С Лешей было проще, понятней — я выложила о нем все, что знала. Артур и его непонятная, скрытая жизнь наоборот, будто накладывали на меня обязательства хранить подробности в тайне. Глупость, конечно, но я ощущала себя именно так.
Следователь резво записывал все в свою тетрадь.
— В моей сумке был мобильник. Его, наверное, уже продали.
— Проверим, — сказал Гмызин, собираясь уходить.
Эта встреча ничего не прояснила, только умножила во много раз количество вопросов. У меня стала болеть голова.
Было чувство, что дорожку, которую я нашла в болоте, вдруг затянуло туманом. Я шла неизвестно куда, ничего не видя. Да, в прямом смысле — ничего.
— Всего вам хорошего. До свиданья. Я приду еще. Или мой коллега, — сказал Гмызин, продвигаясь к выходу.
Я не ответила, считая, что для него много чести. В палате и так остался его запах: табак, пот, дезодорант. Шаги следователя стихли, но на его место пришел кто-то другой.
Видение похитителя было очень живым, ощутимым. Я свернулась калачиком под одеялом и лежала тихо как мышка. Неужели у меня галлюцинации? Мне казалось, что он здесь, стоит в углу комнатки и смотрит, думает о чем-то.
Улыбается — потому что рад моим страданиям.
Появилась медсестра. Я хотела ее расцеловать.
Начальный период моей адаптации в нормальном мире был тяжелым, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что меня ожидало потом.
Месяцы отчаяния, страха, самых черных мыслей. Были дни, когда я погружалась в нечто вроде кататонии. Не двигалась, не говорила, почти не дышала. Внутри себя я без конца прокручивала ту сцену: скальпель движется к моему лицу и вонзается в левый глаз, методично взрезая стекловидное тело.
Агония. Плевать мне на то, что говорила эта дама-психолог. Я казнила себя. Я была палачом для себя самой. Я виновата. Я, только я! Нельзя, невозможно без тяжелых последствий так расслабляться. Сделаешь по неосторожности шаг в сторону от известной дорожки и попадаешь в руки убийцы. Никто не в состоянии тебя защитить от этого ужаса, никто не в состоянии отвести руку, несущую боль, когда все уже случилось. Только тогда ты осознаешь, кто истинный виновник всего. Ты сам.
Но это было потом, а в больнице я жила точно в каком-то сне. Вот, казалось, я проснусь и пойму, что все для меня прошло удачно. Милиция провела операцию по освобождению и преступник был убит на месте, оказав сопротивление. И маньяк не вырезал мне глаза — просто досадный в своей нелепости сон.
