— Вы побеседуйте, а я сейчас вернусь.
— Спасибо, — кивнул Дронго, проходя к столу. Оля села напротив. Юбка была ей не просто коротка. Она напоминала скорее набедренную повязку. Нужно было сделать определенное усилие, чтобы не смотреть на ее ноги. Дронго вздохнул, вспомнив о разнице в возрасте с этой красотулей. Ему намахало тридцать девять. Последнее время он чувствовал себя стариком. Встречаясь с молодыми людьми, моложе его на пятнадцать-двадцать лет, он с явным раздражением замечал, что это уже другое поколение. Более открытое и более независимое, с иными жизненными ценностями. Если его сверстники были замыкающим поколением распавшейся империи, развал которой начался, когда им было под тридцать, то молодежь взрослела в совсем иные времена.
— Скажите, Оля, — спросил Дронго, прервав цепь своих размышлений, — вы хорошо знали Аллу?
Девушка вздрогнула. Он заметил, как она вздрогнула. Улыбка исчезла с ее лица.
— Почему вы спрашиваете?
— Вы ведь работали в одном отделе. Говорят, она была красивой молодой женщиной, как и вы.
— Может быть, — сухо ответила Оля, — мы мало общались. Она у нас проработала совсем немного.
— Но достаточно, чтобы ее успели убить.
— Да, — печально ответила девушка, — но мы с ней не дружили. Просто общались по работе.
— Какой она была?
— Нормальной.
— Это я понимаю, — улыбнулся Дронго, — не сомневаюсь даже, что у нее была одна голова, две руки и две ноги, — он специально пошутил, видя, как она зажалась. — Но почему именно ее убили? Как вы думаете?
— Не знаю, — немного испуганно ответила девушка, — я ничего не знаю.
— Что вы делали в тот вечер?
— Сидела в приемной у Архипова, — сообщила Ольга, — потом печатала в машинописном бюро. Потом Елена Витальевна послала меня в технический отдел принести нужные ей бумаги.
— Когда это было? И как?
— Примерно в половине седьмого. Я вошла в здание, прошла в лабораторию и получила у Алексаняна нужные мне бумаги.
— Он был в лаборатории?
— Нет. Он выходил в другую комнату, смежную с лабораторией.
— А кто в этот момент был в лаборатории, вы не знаете?
— Знаю. Зинков, Коренев и Шенько. Меня много раз про это спрашивали.
— А откуда вы знаете, что именно они были там?
— Я слышала их голоса.
— Что было дальше?
— Я взяла бумаги и вернулась обратно. Когда я поднималась в кабине лифта, один лист бумаги упал на пол и немного промок. Моисеева приказала мне его перепечатать. Я снова вернулась в бюро и перепечатала этот листок. Вот и все.
— Почему промок? У вас в лифте таскают воду?
— Нет. Но у нас есть душевые на первом этаже, где после работы можно принять душ. Иногда после работы в лабораториях наши ребята туда ходят.
— Какой был лифт? У вас два лифта. Правый или левый?
— Правый. А другой лифт в тот вечер не работал.
— Вы отдали последний лист Моисеевой. Что было дальше?
— Потом я ушла. Но видела, как собиралась домой Елена Витальевна. Вот и все.
— Вы никого не видели в другом здании?
— Нет, никого. Во дворе встретила Сережу Носова. Он куда-то торопился. Больше никого не видела.
— Вы давно работаете в техническом отделе?
— Полтора года, — ответила Оля, — сразу после окончания института. — Хохлова пришла позже?
— Да, позже. Примерно восемь месяцев назад.
— Две красивые молодые женщины в одном отделе, — задумчиво сказал Дронго. — И вы относились друг к другу нормально?
— Да, нормально, — с явным вызовом повторила Ольга, — у нас вообще в коллективе были нормальные отношения. И сейчас нормальные.
— Я не хотел вас обидеть, не нужно так эмоционально реагировать. Вы ведь сидели в одной комнате?
— Не хотели, а задаете такие вопросы, — вдруг с некоторым надрывом произнесла она. — Весь институт за мной ходит и смотрит, как будто это я ее убила. А мы с ней вообще ни разу не поспорили, ни разу даже не поругались.
— А почему вы должны были ругаться? — вставил Дронго.
— Не почему, — зло ответила Оля, — просто все считали, что мы не любим друг друга.
— А вы ее любили?
— Я относилась к ней обычно. Я же вам сказала — о-быч-но.
— Кто, по-вашему, мог совершить убийство? — Его вопросы заставляли девушку вздрагивать.
— Н-не знаю, — чуть запинаясь, произнесла она, — я действительно не знаю, — торопливо добавила Ольга, — но это не Пашка. Точно не он.
— Почему не он?
— Добрый он был, мягкий. Сейчас говорят, что его за грабеж судили, а я в это тоже не верю. И жену его я видела. Хорошая семья…
— Хорошая семья — это не оправдание. Больше ничего в тот вечер не было?
— Нет. Меня об этом несколько раз спрашивали.
— Ясно. А какие у вас отношения с Еленой Витальевной?
— Рабочие, — ответила она, не употребив на этот раз свое словечко «нормальные».
— Рабочие? — переспросил Дронго. — А почему не нормальные?
— Это вы у нее спросите, — с сарказмом заметила девушка. — Она, по-моему, вообще женоненавистница. Синий чулок, они все такие.
— Вас не учили, что нельзя так говорить о старших?
— Учили, — с вызовом бросила она, — но я все равно говорю. Елена Витальевна хороший ученый, и это все знают. Но она не сумела устроить своей личной судьбы и считает, что в этом виноваты все окружающие ее женщины. Поэтому они нас так и ненавидят.
— Давайте по порядку, — усмехнулся Дронго. — Кто «они» и кого «нас»?
— Нас всех, — не смутилась она, — и меня, и, всех наших девочек. — То есть вы угнетенная часть женского коллектива?
— Пусть только попробуют нас угнетать. — Оля закинула ногу на ногу. Когда дело касалось женской свободы, она садилась на своего конька;
— А кто именно вас угнетает? Одна Елена Витальевна? Но вы сказали «они».
— Есть тут разные деятели, — не ответила на вопрос Оля, — каждая считает себя Эйнштейном и Афродитой в одном лице.
— А вы не считаете?
— Нет, не считаю. По-моему, любой женщине прежде всего нужно определять свою личную судьбу. Думать о своей жизни, а не о позитронах.
— Ну, это спорный вопрос.
— А по-моему, все ясно. И когда женщина нормально устроиться не может и рядом нет порядочного мужчины, она начинает разную фигню придумывать, говорить о своей любви к науке. Или еще хуже, посадит рядом мужика и сидит, как собака на сене, считая, что он только ей принадлежит.
— У вас стройная теория разработана, — заметил Дронго. — Значит, отношения с Моисеевой у вас не
