— Придется — так придется, — я сел на тахте; пытаясь справиться с головокружением и тошнотой, подступившими от резких движений, закрыл глаза. — Ситуация была безысходная. Они накачают меня наркотиками, и я все расскажу им про Хиппу. Бежать я не могу, сил нет. И умереть, кажется, не получится. Боже мой, Царю Небесный Утешителю, будь так добр, выручи меня, Отец мой…
ЧАСТЬ ПЯТИДЕСЯТАЯ
Мне очень не хотелось выдавать, до какой степени я физически слаб — одна мысль, что особисты видят меня в таком тяжелом состоянии, сильно меня унижала. Я боялся, что могу рухнуть на пол, поэтому двигался медленно, осторожно, стараясь рукой придерживаться за стену. Кое-как, сверхусилием, я добрался до шкафа, раскрыл его створку. И тут сознание мое пронзила мысль, что шкаф стоит, загораживая окно, но капитана Касьянова этот момент во время допроса почему-то не заинтересовал. Знал ли он, что в мое окно стреляли? Возможно, он опасался, что я скажу, что меня ранило у себя дома? Впрочем, чушь, у него была моя окровавленная куртка, и крышка трубки с отпечатками, и куча следов на островке. Вероятно, его это просто не интересовало? Он и без лишних подробностей мог узнать обо мне все, что хотел.
Я достал из шкафа брюки, рубашку, свитер, хотел взять сменку белья, но, вероятно, Дашка упаковала его в рюкзаки. Я потихоньку подполз к стоящим в углу рюкзакам, начал одной рукой отстегивать лямки.
— Куда-то собирались? — достаточно дружелюбно осведомился капитан Касьянов, словно только сейчас заметив, что в комнате беспорядок.
— А вы не видите? — огрызнулся я. — Квартира обстреливается. Собирались, как только я приду в себя, съехать куда-нибудь.
— Куда?
— Ну, к теще, например, к друзьям на дачу, в гостиницу — куда удастся.
— Почему в органы не обратились за помощью?
Я повернулся к капитану:
— Вы и, правда, хотите это узнать?
— Да в общем, хотелось бы… — он кивнул долговязому парню, и тот, оттащив рюкзаки к тахте, начал отстегивать их крепления.
Я вернулся к тахте, осторожно сел на нее и начал рассказывать о Конкурсе Мэйл.Ру. Видимо, эта подробность моей биографии была неизвестна увэдэшникам. Они слушали с нескрываемым интересом и, может, мне показалось? но в остром взгляде капитана Касьянова, похоже, стало сквозить сочувствие. Но не успел я закончить свой рассказ, как раздался звонок в дверь. Все внутри у меня застыло от ужаса — ох, как не вовремя пришел Хиппа. Возможно, уже стоит внизу многообещанный транспорт. И я никак не могу дать знать ему, что сейчас ему никак нельзя рваться в мою квартиру. Может, они проигнорируют как-нибудь звонок? Но нет, в спальню просунулась голова неизвестного мне особиста. Вероятно, это был тот, который находился на кухне вместе с Дашкой.
— Впусти, — приказал ему капитан Касьянов.
Через минуту в комнату с заспанным видом вошел Хиппа, почесал пятерней свои рыжие засаленные лохмы и растерянно сказал:
— Извини, не знал, что у тебя гости. Я бы тогда позже зашел. В магазине надо что-нибудь купить?
— Капитан Касьянов, — представился увэдэшник, — документы, пожалуйста.
— Э-э-э, а что случилось? — распахнул удивленно глаза Хиппа.
— Где ваши документы?
— Да я из соседней квартиры, сейчас принесу, — сказал Хиппа.
— Проводи, — кивнул капитан долговязому парню.
Чувствуя сильное беспокойство, я, тем не менее, продолжил свой рассказ, стараясь никак не выдавать своего душевного состояния. Бог даст, с Хиппой обойдется, проверят документы да отпустят, меня заберут в участок, а когда в конце концов расколют, Хиппа будет уже далеко. Надеюсь, он догадается взять с собой Дашку и детей?
Касьянов слушал невнимательно. Он прислушивался к тому, что происходит в глубине квартиры. Время шло, но долговязый парень и Хиппа не возвращались. Наконец капитан взял рацию и спросил:
— Мансуров, ну где вы там застряли?
Рация не отвечала.
— Мансуров! — громко сказал Касьянов.
— Может, сломалась рация? — попытался я отвлечь внимание капитана. Но он не стал меня слушать, а позвонил в участок и вызвал подкрепление. Через несколько минут в спальню вошли несколько вооруженных омоновцев. Касьянов послал их в соседнюю квартиру.
И только через три дня я узнал, что произошло с Хиппой. Все это время я находился в полном неведении и беспокойстве, хотя, дом несколько раз содрогнулся от взрывов и видя то, во что превратилась дверь соседней квартиры, я понимал, что сосед, должно быть, погиб. Войти к Хиппе было нельзя — вход после отъезда омоновцев был на скорую руку заколочен досками.
Хиппа и Мансуров зашли в соседнюю квартиру. Сосед мой сразу же связал увэдэшника, заклеил ему рот пластырем и приковал парня к батарее, позвонил вниз, шоферу приготовленного к отъезду микроавтобуса, куда уже было перенесено несколько ящиков с оружием, сказал, чтобы тот отправлялся без нас, не объясняя причин, отвел собаку в заднюю комнату за шкафом, приготовил из оставшихся боеприпасов ловушки-мины под половицами по всей квартире, уничтожил винчестер компьютера и, забаррикадировавшись в комнате с кавказкой, приготовился дорого продать свою жизнь. В общем, это ему удалось. Сначала погиб Мансуров около которого находилась одна из мин-ловушек, затем — Найда, и последним Хиппа. Около двадцати омоновцев тоже не вернулись никогда уже больше домой.
Так и ушел на тот свет Хиппа, оставшись до самого конца загадкой для меня. Никогда прежде, даже когда погиб Ветер, я не испытывал такой боли. Я так и не понял, почему он не пытался спастись со своей кавказкой, ведь было у него несколько минут на то, чтобы спуститься к стоящему внизу транспорту. Возможно, он отвлекал от него внимание? Или надеялся отвести от меня подозрения? Этого мне уже не узнать. Я не понимаю, для чего погибло столько людей. Я, как все нормальные люди, не испытываю ни малейшей любви и сочувствия к органам безопасности, но не могу не думать о семьях, оставшихся без кормильцев, о людях, которые совершая убийство и беззаконие всю свою жизнь, ушли на Божий суд без должного к тому приготовления. Не знаю, есть ли этому оправдание, но Хиппе я буду всегда благодарен, и до самой смерти буду молиться за упокой странной его души.
ЧАСТЬ ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
25 сентября. Воскресенье. Пять дней до завершения конкурса.
В полнеба пылал, слепя глаза, медленно поднимающийся огромный раскаленный шар, я видел, как протуберанцы вспыхивали вокруг него искрящейся короной, нервно и извилисто плясали, а затем взрывались навстречу яркому, сверкающе-белому небу и разносились во все стороны. Их бешеный хаотичный танец завораживал меня. Но я не мог смотреть на него. Глаза болезненно слезились и почти ослепли. Веки воспалились. Чем чаще я тер их горячей иссохшей рукой, тем больше мне казалось, что под них набился песок, который раздражал и резал глаза. Я снял рубашку, оторвал от нее подол. Ох, нелегко это было сделать. Руки настолько иссохли, что пальцы не хотели гнуться, неприятно шуршали друг о друга, чувствительность их была резко нарушена. Единственное, чего хотелось — так это охладить разгоряченную кожу, смочить ее чем-нибудь. Но вокруг была пустыня, мрачная, убийственная и такая же слепящая, как небо. Ни кактусов, ни саксаулов — все было мертвым, ни признака жизни. Ни намека на хотя бы иссохший колодец. Все бы сейчас отдал за глоток воды, за то, чтобы хоть как-то смочить и охладить горячие ладони. Я бы облизнул их, но во рту не осталось слюны. Язык казался чужим и не желал слушаться. Я попытался
