— У нас еще много дел, поторопись, пожалуйста. Итак, как вы оказались около кузницы?
Услышали звон колокола?
— Нет, сначала я увидел, на дороге Нину с Йоахимом, они сильно ругались. Йоахим говорил, что нечего вертеть задницей перед мужиками. А она в ответ, что если бы он не был так ревнив, ничего бы не было и они не потеряли бы столько денег.
— Они шли к кузнице?
— Нет, они стояли неподалеку от нее и орали друг на друга. Йоахим даже ударил жену по лицу. И вот еще что. Может быть, это важно? Нина стояла ко мне спиной, а потом повернулась, и… одежда, руки и лицо ее были в крови. Потом они заметили меня и пошли к кузнице, зашли во двор, тут я услышал крик, а затем звон колокола. Но когда подбежал, то увидел, что здесь стоит Себастьян с алебардой в руках. А вот тут… — голос учителя дрогнул. — тут лежал Феликс. Вскоре все сбежались на звон колокола… Но вот еще что. Я заметил, что Нина всем своим видом показывала, как она потрясена. Но едва позвонив в колокол, она тут же побежала к колодцу смывать кровь.
— А бродягу вы когда увидели: до того, как подошли к кузнице, или после?
— Не помню, — сказал учитель. — Он незаметно появился. Торчал вот там, за забором…
— Где именно?
— Да вот, вон там! Со стороны леса. — учитель махнул рукой.
— Вы пока кратко запишите все, что мне рассказали, — попросил священник. — А ты, Иоганн, уже наполнил бочку? Отлично.
Иоганн опустил ведро на землю и, облегченно вздохнул, вытирая со лба пот. Казалось бы, всего двадцать ведер, но пока идешь до колодца, пока крутишь ворот, пока переливаешь воду…. А в результате самое интересное пропустил! Только обрывки разговоров о Феликсе и его отношениях с женщинами и сумел услышать. Странные это создания, женщины, никак не понять их Иоганну. Что они в этом Феликсе нашли? Вот скажем, белокурая девчонка, что живет в городе по соседству…. Да если бы он вырядился в такие штаны, как у Феликса, она бы его высмеяла! А Феликсу бы строила глазки. Вот как он умел с девушками разговаривать? Иоганн никогда не мог сказать девушке, что она ему нравится, у него сразу язык начинал заплетаться. И чего он такой странный, этот язык? Когда с Себой разговаривает, никогда такого не случается.
— Странно… очень странно…
От голоса отца Иеремии юноша невольно вздрогнул — так переплелись его мысли и слова священника. Отец Иоганн, однако, говорил вовсе не о белокурой городской девчонке и ее насмешках над Иоганном, а о бочке с водой. Он даже качнул эту бочку руками, после чего застыл в задумчивой позе, размышляя над чем-то.
— А ведь этакую махину случайно трудно перевернуть, — заметил, наконец, священник.
— У меня такая же во дворе, — отозвался Рудольф, отрываясь от листка, на котором что-то записывал карандашом. — Перевернуть несложно. Тем более, он на нее с размаху налетел. Споткнулся о корень.
— Хм… — отец Иеремия повертел головой. — Я вижу тут только один корень. Но он…
Не договорив, дядя принялся мерить расстояние от бочки до толстого кривого корня, торчавшего из земли, словно голое колено. Получилось семь полных шагов и еще чуть-чуть. И чего он сомневается? Вон как от доктора вином разило — в таком состоянии кто хочешь и без корня запросто споткнется. Иоганн подхватил ведро и понес мимо летней наковальни со странным оружием — тем самым, которым убили Феликса — в помещение кузницы. Заглянул учителю через плечо: Рудольф уже полстраницы исписал мелким каллиграфическим почерком. Юноша завистливо вздохнул: нет, так красиво писать ему никогда не научиться. Зашел в помещение, отыскал торчавший из стены железный крюк и повесил ведро.
— Странно, очень странно… — донеслось до него с улицы. — А что, разве доктор Филипп бежал, когда споткнулся?
— Шутить изволите? — хихикнул учитель. — Наш Парацельс разве что в уборную может побежать. Да и то, если уж сильно припечет.
И тут до Иоганна дошло! Даже учитель еще ничего не понял, а он… Ай да дядя! Ведь как точно он подметил: если человек шел и споткнулся о корень, то упал бы, не дотянувшись до бочки. Ну, никак бы он ее не перевернул. А это значит…. это значит, что доктор Филипп разлил двадцать ведер воды специально! Но для чего?
Иоганн вынырнул из кузницы и посмотрел на бочку. Если ее опрокинуть, то все место убийства зальет водой, так? Грунт здесь утоптанный, твердый, не то, что на песчаной дороге. Следы… Да, точно! Следы могли только в пыли остаться. И всю эту пыль вместе со следами убийцы смыло водой. Ай да доктор! Но причем тут он?
Тем временем отец Иеремия, оставив бочку, подошел к летней наковальне и медленно обошел вокруг нее. На наковальне лежало орудие убийства: блестящее лезвие — полукруглое с одной стороны и весьма причудливой формы с другой, оно заканчивалось тонким, остро отточенным клинком и было надето на длинное, древко. Священник осторожно взял за край орудие убийства и приподнял его.
— А оно легче, чем кажется, — сказал дядя. — Это ведь какое-то оружие, так?
— Алебарда, — отозвался учитель, не отрываясь от своих записок. — Лет двести назад ими сражались на войне. Но эта — почти не настоящая, церемониальная. Ее использовали для торжественных процессий и приёмов. Посмотрите, какая она маленькая. Словно игрушечная.
Священник печально вздохнул и положил алебарду обратно на наковальню.
— Прости нас, грешных, Господи, — пробормотал он. — Такой вот игрушкой человека убили. Оружие для торжеств… Славим смерть, когда нужно славить жизнь… Перепуталось всё в наших головах, Господи.
Некоторое время он отрешенно молчал, едва заметно шевеля губами. Читает молитву, догадался Иоганн. Он посмотрел на алебарду с засохшими пятнами крови на острие и перекрестился. Неожиданно до него дошло, что Феликса больше нет. Вообще. Больше. Нет. Что-то тяжелое легло на сердце: каким бы плохим ни был Феликс, но смерть…
А дядя вновь принялся за алебарду. Он попросил Иоганна взять ее в руки и медленно, осторожно скопировать удар убийцы. Только вместо живого человека перед юношей был столб, подпирающий навес. На лице отца Иеремии легко угадывалось сомнение, и теперь, после случая с бочкой, Иоганн решил, что раз дядя сомневается, значит, есть тому причина. А если не говорит прямо… так вон учитель на скамейке сидит. Останутся одни — обязательно скажет. Рудольф уже закончил писать свой отчет и теперь снова курил, пуская колечки дыма и комментируя происходящее. Комментарии были шутливыми и даже слегка язвительными. Иоганн морщился, но терпел. Не до Рудольфа сейчас.
Закончив с алебардой, дядя принялся выспрашивать у Рудольфа про кузнеца Генриха, про то, кто заказывал у него такие диковинные вещи, но ничего нового не услышал. Учитель не сильно интересовался делами кузнеца. Лишь несколько раз завистливо повторил, что у Генриха наверняка водятся немалые денежки. Только, мол, дурак он, Генрих, не знает, как ими правильно распорядиться. И чужих советов не слушает.
Затем Иоганн, наконец, показал дяде найденный шнурок. Отец Иеремия находке нисколько не удивился.
— Как вы думаете, господин учитель, — спросил он. — Могли Феликса убить из-за денег?
В ответ Рудольф лишь пожал плечами.
— Только идиоты из-за денег убивают, — заявил он. — По крайней мере, из-за таких денег. Сколько там было-то? На жизнь, как у царицы Савской, все одно не хватит, а так… — Он махнул рукой.
— Для некоторых и один золотой состояние, — вздохнул священник. Положил шнурок на место — пусть всё лежит, как было, и задумчиво посмотрел по сторонам.
— А вы знаете, — неожиданно оживился учитель. — А ведь верно вы заметили, святой отец! Тот, у кого свой кусок хлеба есть, не позарится на несколько золотых. А вот тот, у кого ничего…
И Рудольф многозначительно посмотрел на священника. Но лицо отца Иеремии осталось непроницаемым: то ли понял намек, то ли нет… Некоторое время он о чем-то размышлял, затем повернулся к юноше и попросил:
— Иоганн, мальчик мой, слазай-ка за забор, обойди вокруг кузницу. Да не торопись, внимательно под
