Она машет рукой и быстро исчезает в пыльном переулке, а мы с Гитранном направляемся домой. Я иду рядом с Ним и поражаюсь, как изменились Его осанка и походка – теперь это легкая, скользящая поступь Нездешнего, и потрепанный плащ не висит занавеской, а изящно лежит на Его плечах, и глаза сияют. Когда мы проходим через двор, у Ассы и Китт, сидящих на шаткой скамеечке возле дома матушки Маллен, при взгляде на Него вырывается восторженное «ой!».
Дома мы долго смотрим друг на друга и молчим. Что бы и как бы теперь ни сложилось, но видно, нашей жизни вдвоем уже не быть такой, как прежде. Этого нового Лугхада – нет, не Лугхада, а Магистра Гитранна – я никогда не посмею гонять по дому тряпкой и обзывать наглой рыжей мордой. А Он сам – захочет ли, чтобы и дальше одежду Ему стирала Жрица Танцовщица? И уж точно никогда больше не возьмет за руки и не будет упиваться несовершенными моими Словами – пришел конец безумной и немотивированной мистике наших ночей…
А я, если честно, уже настолько привыкла к этой жизни, что даже память о Флетчере как-то потускнела, расплылась, даже закралось сомнение – да нужен ли мне именно он, или мне все равно, при ком числиться и с кем меняться энергией души? Во всяком случае, теперь наши уличные спектакли и беготня от полиции в разных версиях Города кажутся мне лишь игрой, восхитительной, но необязательной… А еще точнее – репетицией, подготовкой к тому настоящему, чем стала для меня кармэльская Лестница в Небеса.
Между прочим, хоть я и вернула Его Камень на место, Огонь из Него тоже никуда не делся, я не перестаю его ощущать. Так теперь, похоже, и останется причастность сразу трем стихиям. Редкая и чрезвычайно ценная информагическая структура, в Братстве таких людей называют Корректорами…
– Спасибо тебе за все, – нарушает Он молчание. – Когда-то давно я слышал легенду о древней языческой богине, которая сошла в ад, чтобы вывести оттуда своего возлюбленного. Но она сделала это ради того, кого любила, а ты…
– А что я? – вздыхаю я тяжело. – Я как все, ничем не лучше твоей богини. Между прочим, ты сам меня позвал, а я только откликнулась.
– Как это позвал? Когда?
– Не знаю когда. Я услышала твой зов шестого мая, в Башне Теней. Мне было очень плохо и тяжело – и я услышала Смерть Воды, не зная, что это такое. А потом пошла и поклялась спасти одного великого менестреля, если мне за это будет возвращен другой.
– Кто он… этот другой? Ты любишь его?
– Его зовут Хэмбридж Флетчер. Здесь, в Кармэле, я ни разу не произносила этого имени.
– Я не знаю его. Он смертный?
– Ты прекрасно знаешь его – он тоже Помнящий, – заминаюсь на секунду, но все же решаюсь: – Хейнед Виналкар, прозванный менестрелем-наемником.
– О, Хейн Голос Ночи! Наслышан, хотя встречаться и не доводилось – у нас разные сферы влияния. Но вообще-то в мое время он входил в первую пятерку некой неписаной иерархии Ордена.
– А для меня он первый и единственный, – я опускаю взгляд. – Вторая и лучшая половина души моей.
– Что ж, выбор, достойный Танцующего Пламени, – Он легко поднимается. – Ладно, сегодня твой день рождения, и я не хочу, чтобы ты думала о грустном. Сколько там еще осталось до шести часов?
– Времени до хрена, – беспечно отзываюсь я. – Ты давай иди переодевайся во все лучшее, а я пока голову вымою во дворе.
Распустив по плечам мокрые волосы, я присаживаюсь на скамеечку рядом с Ассой и Китт. Здесь единственное во всем дворе пятно солнца, волосы быстро высохнут.
– Ну что, как жизнь? – начинаю я разговор первой.
Асса тут же расплывается в улыбке.
– Ты знаешь, Лигнор, а тот парень, который у кожевника подмастерье, мне вчера предложение сделал! Я до сих пор не верю!
– Тебя можно поздравить, – говорю я от души.
– У него, правда, еще нет столько денег, чтоб мне из «Вечного зова» уйти, но говорит, что ближе к весне будет. Вот тогда и свадьбу сыграем.
– И ты представляешь, – перебивает Китт, – у них, когда они вдвоем, прямо все так здорово, так здорово! Не то что ударить, и не обзовет ее никогда, а все «лапка моя». Так все хорошо, ну прямо как у вас с Лугхадом!
– Скажешь тоже, – смеюсь я. – Я его, бывает, и ругаю как попало, и метлой могу огреть…
– А все равно. Вот когда папка мамку бил, пока был жив, это сразу видно было, что зло срывает. А вы и деретесь, как целуетесь. Как это у вас так получается? Вот бы мне научиться!
– Тут и уметь ничего не надо. Просто замечай в другом только хорошее. Пусть главным для тебя будет не то, что он на чистый пол вваливается в грязных башмаках, а то, что он мастер на все руки, и шутить умеет, как никто, и главное, тебя любит. Тогда и ругать ты будешь его грязные ботинки, а не его самого, если ты понимаешь, о чем я.
– Вроде понимаю, – шевелит бровями Китт. – Как ты говоришь, прямо все так складно выходит. У нас тут все были злые, а как ты появилась, так откуда что и взялось! И мамка теперь улыбается, и даже песни поет, когда стряпает, совсем как ты. И Ярт мне вчера откуда-то пол-огурца принес – не все сам сожрал.
– И цветы во дворе все лето цвели, – добавляет Асса. – Не лилии, конечно – зонтики да желтоглаз – но раньше только бурьян и был. И вода в колодце, говорят, иногда появляется.
Я молчу. А что тут можно сказать?
– От тебя будто какое-то тепло идет вокруг, – снова говорит Асса. – Это… не знаю, как сказать – будто весна осенью. Вроде такой же человек, как мы все – или это у вас в Буром Лесу люди такие?
– Может быть, – медленно отвечаю я. – У нас народ другой. Мы не рвем друг другу глотку из-за куска хлеба.
– Так в лесу небось всем всего хватает, – завистливо вздыхает Китт. – Сама ж говорила – у вас грибы прямо из земли растут и еще ягоды.
– Да не в этом дело. Просто когда живешь с травами и зверями, нельзя хранить в себе злость. Иначе они почувствуют и обидятся, и вот тогда и не будет ни грибов, ни ягод. Лес учит радости.
– А у нас город, – Асса поднимает глаза к небу. – Травы почти нет, один камень.
– Все равно. В любом месте можно найти что-то, достойное восхищения – если искать, конечно. Все зависит только от того, как к этому относишься. Ведь даже камень любит, когда ему радуются.
– Как это? – не понимает Асса.
– А вот так. Вон у тебя браслет на руке так и сияет, – я скашиваю глаза на снизку розового кварца, обнявшую запястье девушки. – А я ведь помню, как ты его выбирала… Маленькая радость, которую ты носишь с собой, оттого и людям в глаза бросается. И уж всяко красивее, чем ожерелье на знатной леди, которая о его красоте и не думает, думает лишь, сколько тысяч рун болтается у нее на шее…
– Ты вот про зверей говоришь… – снова влезает Китт. – А между прочим, мы с девчонками у себя в бардаке крысу приручили. Мы теперь ей в одно и то же место объедки складываем, а она уже понимает и не грызет новых дырок по всем углам. Один мужик ее убить хотел, так мы не дали, говорим – не трогай, это наша Крысь-Крысь.
– Ну вот видишь! Всегда и везде можно найти что-то такое, от чего на душе делается светлее. Вы поймите одно: никто во всем мире не в силах запретить вам любить и радоваться, а радость освещает все вокруг. Вот и вся моя премудрость.
– Ты обязательно приходи к нам на свадьбу. С Лугхадом вдвоем и приходите – буду потом всем и каждому рассказывать, что вы у нас на свадьбе играли!
– Эх, Асса, – развожу я руками, – если б я сама знала, что с нами будет через день и через два! Вот нахамлю я очередному лорду, к которому в постель идти не пожелаю, да подошлет он к нам наемных убийц…
– Его тогда весь город на части разорвет, – убежденно говорит Асса. – Вы даже не знаете, что будет с тем, кто посмеет вас тронуть – вы у нас одни. Самая главная радость, какая есть в городе!
– Спасибо, Асса, – я жму ей руку. – Ты не представляешь, как много для меня значат эти твои слова.
Расчесывая на ходу волосы, я иду к своей двери, не позволив Ассе и Китт увидеть, с какой злой
