действительно провалился в потусторонний мир. Никто не дышит. Никто ниоткуда не поднимается. И если постучать в любую из соседних квартир, никто не откроет.
А на площадке первого этажа, где темнота, вероятно, еще ужаснее, принюхиваясь, поворачивая сырое лицо, бесшумно топчется тот, кто брел через двор.
Как его миновать?
– Нет-нет-нет… Нет-нет… – пятясь назад, в квартиру, шепчет Марита.
Некоторое время они обсуждают, что делать дальше? Нельзя ли, например, спуститься вниз со свечой, а потом Марита, когда его доведет, поднимется с ней обратно?
Марита, правда, категорически не согласна. Она одна не пойдет. Нет-нет, ни за что! И потом, чем поможет свеча? Крохотный огонек, тонущий в стеарине, выглядит совершенно беспомощным. Что он против окружающей тьмы?
А как у нас с огнем вообще?
– Всего две спички, – напоминает Марита.
И добавляет, что коробок она все равно не отдаст. Не дай бог, свеча погаснет. Как ей тогда?
– Даже не думай, – заявляет она.
Он, впрочем, и сам не жаждет ступить в загробную темноту. Неизвестно, что там его ждет. Положение складывается безвыходное. Значит, ни добраться до места работы, ни даже позвонить и справиться, что там у них, он не сможет. А как же Митяй, которому все до лампочки? А как же Гриша Пислян, пылающий чрезмерным энтузиазмом? И как же, наконец, Лорхен, которая с половины одиннадцатого будет его ждать? Скольких людей он подведет! А с другой стороны, может быть, и бог с ними? Стыдно признаться, но в эти минуты он испытывает даже некоторое облегчение. Не надо никуда бежать, никуда торопиться, не надо договариваться ни о чем, ничего контролировать. Не надо никому улыбаться, пожимать рук, обмениваться визитками. Не надо, давать обещания, которые, разумеется, никогда выполнены не будут. В конце концов, у него форс-мажорные обстоятельства. А если так уж необходимо, чтоб кто-нибудь проследил за отправкой, пусть сдернут Забрудера. Хватит ему надувать щеки. Пусть снимет пиджак и займется делом. Порастрясет свои килограммы. В общем, ничего страшного, как-нибудь обойдется.
Марита тоже на глазах веселеет.
– Конечно, обойдется, – говорит она, запирая входную дверь на оба замка. – Поедешь завтра. Что они, не справятся без тебя? А мы, давай, хотя бы один вечер проведем вместе…
И вот, что ему в ней всегда нравилось. Света, конечно, нет, желтоватые, будто из воска, отблески проскальзывают по стенам. Казалось бы тоже – форс-мажорные обстоятельства. Однако для Мариты это значения не имеет. Грязные тарелки со стола тут же отправляются в мойку, возникают салфеточки, блюдца, узкие, точно игрушечные, мельхиоровые чайные ложечки, образуется симпатичные тортик, обсыпанный шоколадом, даже полбутылки вина, оставшегося с прошлого месяца. Ты же сегодня за руль больше не сядешь? И – два бокала, растягивающие по стеклу ниточки отражений. Вот что приятно. Приятно, что из ничего и сразу же – все.
Разговоры у них – под стать обстановке. Сначала Марита рассказывает ему о своей новой работе. Относительно новой, конечно, поскольку занимается ей уже больше двух лет. Странно сначала было: она – вдруг агент по продаже и обмену квартир. Лет пять назад ничего такого в голову бы не пришло. А что делать? Ты же знаешь, сколько сейчас платят за лекции. И кстати, опыт преподавания ей неожиданно пригодился: умеет внятно и коротко изложить клиенту суть сделки. Объяснить ему, чего же он хочет в действительности. Это ведь главная трудность: сами не знают, чего хотят. Бьешься с ним, бьешься, показываешь седьмой вариант, десятый, двенадцатый, круглые сутки бегаешь – язык на плечо. Все что-то не то. Физиономия – будто уксусом накачали… Потом он так же рассказывает о своей работе. Действительно, если б клиенты, знали, чего хотят. Втолковываешь ему, втолковываешь, дураку, язык до половины сотрешь, вроде бы втолковал, вдруг – нет, оказывается, надо иначе. Главное, на чужом месте – как? Сегодня я – в Выборге, завтра – в Риге, послезавтра вообще, хрен знает где – в Томске, Новосибирске, Владивостоке. Из самолета вываливаешься – башка вот такая. Не помнишь, куда и зачем, собственно, прилетел. Ничего, кроме гостиниц, не замечаешь. Гостиница – выставочный павильон, выставочный павильон – гостиница. Ну, еще – конференц-залы для прессы. Зато и деньги, конечно, не те что у ассистента кафедры…
Далее они ругают коммунальные службы. Ничего там со времени советской власти не изменилось. Никакие реформы не помогают. Как раньше брали плату неизвестно за что, так и теперь знают одно: каждый год поднимать тарифы. Вот мы уже больше часа без света, целый микрорайон. И что? Кого это волнует? Аварийщики, скорее всего, даже не выехали…
Впрочем, это не только у нас. Он вспоминает, что два или три года назад аналогичная ситуация возникла в Стокгольме. Закоротило кабель в туннеле: весь центральный район остался без электричества. Отключились обычные телефоны, сотовые, перестал работать водопровод. Естественно, никаких компьютеров. Больше суток шведские трудящиеся провели в первобытных условиях. Хуже всего, что хоть полиция и выслала на улицы усиленные наряды, а все равно – тут же начались грабежи. Вообще, считается, что мегаполис типа Петербурга или Стокгольма может продержаться без электричества не более десяти дней. После этого портятся на базах продукты, и это финал. К тому же, представляешь, без лифта на двадцатый – тридцатый этаж. А воду туда таскать? А дрова, если осень или зима? И где в мегаполисе взять дрова?..
– Ты меня не пугай, – говорит Марита.
Голос у нее вроде веселый, но под пленочкой беззаботности чувствуется нервозность.
Как будто проскакивают внутри слабые искры.
Он спешит сбавить тон:
– У нас всего пятый этаж. Конечно – легче…
А затем происходит следующее. Он объясняет Марите, что здесь, к счастью, все-таки не Стокгольм. Это там, если пробило кабель, то для починки требуется сложное оборудование, материалы. Специалисты нужны. Потому и возятся – сутки. Что ты хочешь, шведы – дикий народ. А у нас приедет бригада в ватниках, раскопают, закоротят горелое место вот таким проводом, замотают его как следует, законопатят – все, еще лет десять будет работать. И успокоив подобным образом не столько ее, сколько себя, добавляет, что в некотором смысле им повезло: Вали нет дома. Представляешь, какая бы началась суматоха? И, кстати, почему нет? Времени – уже девять часов…
Вот когда это происходит. Марита отвечает ему, что сегодня – четверг. А по четвергам – ты, вероятно, забыл – Валя после уроков ходит в музыкальную школу. Занятия там как раз до девяти вечера. Забирает ее Нина Петровна, отводит к себе, утром – в школу. Так удобней для всех.
В первую минуту он недоумевает. Почему «ее»? И почему в какую-то музыкальную школу? Он твердо помнит, что Валентин – кстати, точно, по четвергам – ходит в секцию информатики. Детский вычислительный центр «Галилей». Между прочим, сам в прошлом году и отвел.
У Мариты глаза – в половину лица.
– Какой Валентин!?. Ты что, не помнишь, сын у тебя или дочь!?.
Уже не искорки – температура горения. Пленочка распадается, выскакивает наружу темный огонь.
Голос у Мариты взлетает до потолка.
– Так ты действительно все забыл?..
А он как раз ничего не забыл. Как можно забыть то, что въелось до конца жизни? Стриженая мальчишеская голова, воздушный змей, кувыркающийся под облаками? Сосны в Старице, где четыре года снимали дачу, отправление электрички с Витебского вокзала? Приемник, который вместе разбирали на части, неуклюжий велосипед, поход через лес, на край света, к озерам…
Но ведь и Марита тоже ничего не забыла. Как можно забыть то, что навечно отпечаталось в памяти? Бабочка синего банта, покачивающаяся на макушке, карандашики, стирательные резиночки, аккуратно уложенные в пенал? Поход в театр, где вдруг вспыхивает на сцене сказочный мир? Первые неуклюжие звуки, извлекаемые из клавиш? И не в Старице дача у них была, а в Смоленке, и не с Витебского вокзала ездили, а с Балтийского… Да, да, да…
Она всплескивает ладонями.
– Ты что, в самом деле?.. Давай я паспорт тебе покажу… Свидетельство о рождении… Давай по документам проверим!..
