— Тянул, тянул и еле до тебя добрался, — продолжал Норкин, прикуривая папиросу. Руки его дрожали, и сломанные спички падали на потемневшую от огня палубу катера. — А ты чего стоишь?
— На винт намотал… Скоро пойду…
— Давай рядком? У меня только три человека из команды осталось… Еле успевают воду откачивать.
Селиванов не успел ответить, как из-за леса вынырнули три бомбардировщика. Заметив катера, они перешли в пике и с воем бросились на них.
— Воздух! Укрыться в щелях! — крикнул Селиванов. Норкин один остался стоять на катере. Как подброшенное пружиной, подпрыгнуло небольшое деревце и упало, хлестнув по воде своей почти голой вершиной. Самолеты сделали только два захода и ушли дальше, решив, что большего эти малютки-катера не заслуживают. Не успел еще стихнуть гул их моторов, как с берега потянулись моряки. Некоторые из них прихрамывали.
— Чудак ты, Мишка! — набросился Селиванов, как только подошел к Норкину. — Перед кем свою смелость показываешь? Выпятил грудь с орденом и стоишь! Герой!!!
— Почему твои пулеметчики не стреляли по самолетам?
— Из чего? Из этого? — и Селиванов положил руку на кабуру. — У тебя пулемет словно корова языком слиз-йула, а у меня ни одного завалящего патронишки нет!
— Значит, довоевались сегодня мы с тобой? — криво усмехнулся Норкин. — Даже огрызнуться не можем.
— А ну тебя!.. Ты долго еще геройство показывать будешь?
— Какое геройство?
— Да торчать во весь рост на палубе во время бомбежки. Думаешь, мне тебя, дурака, жалко? Пропадай ты пропадом!.. Да ведь сейчас многие с тебя пример берут!
— Чего ты раскричался? Ну, стоял во время бомбежки, а дальше что?.. Я, Леня, жить хочу… Как никогда, жить хочу!.. Вот поэтому и остался на катере.
— Здрасте!
— Можешь не раскланиваться… Ты побежал на берег. А есть там щель? Чего молчишь?
— Ну, нет.
— А ты бежишь… Если бомбы упадут в воду, то часть их осколков и останется там, а другая будет ослаблена… На берегу — другое дело. Все осколки работают… И камни впридачу. Где безопаснее? На катере… Стою я здесь, а спина у меня катером прикрыта… Теперь разумеешь? А ложиться бесполезно. При прямом попадании так и так конец.
Все это Норкин сказал спокойно, без рисовки, и в другом свете увидел Леня своего друга.
— Так вот ты какой стал, — наконец сказал он. — Какой?
— Ученый.
Глава шестнадцатая
С АТТЕСТАТОМ ЗРЕЛОСТИ
В ушах стоял какой-то непонятный, тревожный, непрерывный гул. Коробов попробовал пошевелиться, но не смог. И тогда он поднял отяжелевшие веки. В нескольких сантиметрах от своих глаз он увидел чей-то восковой нас. Еще были видны кусочек ясного неба и желтая осыпь воронки.
Коробов постарался разобраться в случившемся. Утром, когда над балками еще клубился туман, фашисты ринулись в атаку. Их танки лезли напролом, волчком вертелись над выдвинутыми вперед ячейками истребителей, и непрерывно стреляли из пушек и пулеметов.
— С туза, подлец, пошел, — пошутил кто-то из матросов, показывая автоматом на головной танк, на лобовой броне которого был намалеван трефовый листик.
— Будут им казенный дом и бесполезные хлопоты, — немедленно откликнулся другой.
Матросы шутили, но голоса их звучали тревожно. «Туз» утюжил землю, его гусеницы рвали ее, а сам он, покачиваясь, все шел и шел вперед. Не один Коробов видел, как от его лобовой брони отскакивали пули. Танк казался несокрушимым.
Непрерывно хлопали противотанковые ружья. Уже много танков горело, а этот все шел.
Из своей ячейки выскочил Семин и побежал к окопам. Короткая очередь — остановился Семин, упал. Еще через минуту тяжелый танк навис над ним блестящей гусеницей и рухнул вниз.
А за танками, как всегда, шла пьяная пехота.
— Гвардия! — донеслось издали.
Не приказание, не команда, не обрывок фразы, а только одно слово:
— Гвардия!
И сразу вернулась уверенность. Натянув бескозырку так, что она как обруч сжала голову, Коробов перепрыгнул через бруствер окопа и на минуту прижался к земле. Она, влажная от росы, временами вздрагивала. Потом пополз навстречу танку.
— Я тебя козырем, козырем, — бормотал Коробов, сжимая противотанковую гранату.
Но он не успел. Под танком взметнулась земля, блеснуло пламя, и хотя взрыва не было слышно из-за грохота пушек, блестящая гусеница, как растегнувшийся браслет, скользнула на землю. И тотчас в бортовую броню танка впилось несколько пуль бронебойщиков. Из маленьких круглых отверстий пошел синеватый дымок, и вдруг внутри танка что-то ухнуло, подскочила крышка его люка — и клубы дыма скрыли ненавистного туза.
С танком все было покончено, но Коробов, замахнувшись, не мог не бросить гранату и побежал напрямик к нему. В бросок он вложил и свою ненависть к врагу, и месть за товарища. Хотя они с Семиным и поссорились еще зимой, хотя Семин и струсил в бою, побежал, но как ни говорите, когда-то дружили.
Дальнейшее произошло очень быстро, и Коробов видел все словно сквозь дымку. Швырнув гранату, он упал на землю, начал стрелять по фашистам, но сзади нарастало грозное, неумолимое:
— Полундра!
Развевались ленточки бескозырок, били по ногам клеши. Гвардия шла в атаку. Долго она ждала боя, мечтала о нем — и дождалась, дорвалась до врага!
Вот уже две недели, как гвардейская дивизия прибыла на северный участок Сталинградского фронта. Многие думали, что ее сразу бросят в бой, но пришлось залезть в окопы и ждать, слушая в минуты затишья тяжелое дыхание Сталинграда.
А сегодня враг сам пошел в наступление, и гвардия поднялась ему навстречу.
Дальше был провал в памяти. Коробов помнил лишь, что он стрелял непрерывно и ствол автомата жег руки. Наверное, стреляли и по нему. Потом замелькали вокруг незнакомые лица. Одни из них злобные, другие — плачущие, растерянные и все одинаково ненавистные. Коробов помнил, как бросился наперерез рослому фашисту, который, шевеля губами, поводил стволом автомата по сторонам. Автомат уже не стрелял, а фашист все еще нажимал побелевшими пальцами на спусковой крючок. Осталось сделать два шага и ударить, но за спиной у фашиста сверкнуло пламя, земля выскользнула из-под ног Корабова — и все исчезло…
Вот этого фашиста видит он сейчас.
Вечерняя свежесть вернула силы. Коробов вылез из воронки и осмотрелся. На юге мелькали огоньки. Выстрелов не было слышно. Коробов отлично помнил, что они шли в атаку с севера, но там сейчас была только черная, непроглядная ночь. Лишь изредка фары машин вырывали из темноты склон кургана, и вновь становилось темно.
Нет, Коробов не мог ошибиться. Север там… Неужели отогнали фашисты дивизию? Неужели гвардия отступила, опозорилась в первом же бою здесь, в приволжских степях?
И Коробов решил идти на север. Непривычная тишина стояла кругом. Только в ушах по-прежнему гудело.
Долго шел Коробов. Он не слышал окрика: «Стой! Кто идет?» Не слышал и лязга винтовочных
