– Ничего не слышу… Перезвони на мобильник, пожалуйста.
Она решилась. Пока он перезванивал, Анжелка впрыгнула в сапоги, накинула шубу и выскочила на лестницу.
– Как настроение? – спросила она, перебегая через дорогу в сквер.
– Как у барышни на смотринах. Хотя, наверное, тебе за деревьями не видать. Может, выйти на середину пруда?
– И провалиться под лед, да? Неужели так страшно?
– Да нет, нормально. А ты где, на каком этаже? Я что-то никого в окнах не наблюдаю. Покажи личико, Гюльчетай…
– Смотри, – сказала она, хлопая его по плечу и продолжая говорить на мобильник. – Только не убегай, очень тебя прошу…
Он обернулся, непроизвольно опустив телефон – потом, улыбнувшись, сказал в микрофон:
– Тут ко мне девушка клеится – редкой красоты, между прочим… Может быть, это ты?
– Захлопни мобильник, – попросила Анжелка.
Он сложил телефон. Лицо у него было, что называется, белее снега, а глаза грустные и веселые – правый грустный, левый веселый, но ничего, на Патриках видали и не такое. Она погладила его по щеке, потом обняла и ткнулась в воротник, в холодный воротник и теплую шею, отдающую ароматом Heritage. А он задышал ей на ухо: они были одного роста, глаза в глаза.
– И как? – прошептала Анжелка.
– Очень, – выдохнул он, закивав от полноты чувств.
– Неужели? – запела она, вжимаясь в него всем телом.
– Правда-правда…
– Интересно, как бы это звучало по телефону…
Он хмыкнул, пожал плечами. Она отстранилась, не разжимая объятий, и сказала:
– Забыла предупредить: ты имеешь право на три звонка ежедневно, можешь молчать и не отвечать на вопросы, а все, что скажешь, будет истолковано в твою пользу…
Он улыбался.
– Я сама буду говорить за двоих, так что не напрягайся. Не напрягайся и слушай. Теперь ты будешь ухаживать за мной по-настоящему, по полной программе – согласен?
Он опять закивал с энергичностью дятла; Анжелка, любуясь, с улыбкой перечисляла:
– Будешь назначать мне свидания, водить в кино, на концерты, в рестораны, провожать до дома, напрашиваться в гости и даже, черт побери, гнусно тискать в подъезде… Согласен?
– Согласен. Можно начинать?
– Что?
– Ну, не тискать, а как-нибудь эдак…
– Нет, – подумав, отказала Анжелка. – Тискать. Гнусно. Но не сейчас, а в подъезде. Завтра.
Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
– У тебя обалденные волосы, – признался он. – Ты в сто раз красивее, чем на фотографии… И шуба, шуба! Ну просто обалденная шуба. По-моему, соболь.
– Баргузинский соболь, – уточнила Анжелка. – Не шуба, а черное серебро, полное лунное затмение. Так ты уже решил, куда пригласишь меня завтра?
– Пока нет. А куда ты хочешь?
– Я хочу танцевать, танцевать и танцевать. С тобой до утра.
– Нет проблем, – сказал Сережка. – Организуем.
Анжелка вздрогнула: такого она по телефону не слышала – но тут уж ничего не поделаешь.
– Поцелуй меня, – попросила она.
Он поцеловал. Очень нежно, очень старательно. Очень хорошо.
– Вот и все на сегодня, – она отстранилась. – Мне пора, а то промерзну насквозь: на мне ничего, кроме этого лунного света.
Он проводил ее до парадного и с гордостью показал свой красно-серый «линкольн», припаркованный по соседству. Она проводила его до «линкольна». Они еще раз поцеловались. Потом он сел в машину, завелся, глядя не на дорогу, а на нее, открыл правую дверцу и спросил, посверкивая левым – веселым – глазом:
– А может, прокатимся?
Анжелка расхохоталась.
– Прокатимся и не раз, ваша дерзость, прокатимся непременно! – Она помахала рукой, давая понять, что не сердится, а то он сразу сконфузился.
– Скажи мне, что ты не снишься, – попросил он.
