— Не вижу — чуть не заплакала Гиданна. — Я же твоими глазами все видела. А теперь не видят глаза.
— Чьи не видят? Твои или мои?
— Ну, ты скажешь!
— Твои или мои?!
Она шагнула к нему, положила руки на плечи, приблизила лицо, и Андрей зажмурился: поцелует или нет? И вздрогнул от звонка за спиной.
— Не бери трубку! — крикнула Гиданна. — Поехали. Поехали со мной.
Он не спросил, куда ехать, ему было все равно, лишь бы с ней, лишь бы не отпускать ее одну. Такси подвернулось сразу, будто дожидалось за углом, что ничуть не удивило Андрея. Он вообще перестал чему- либо удивляться в последнее время, то ли привык к чудесам, то ли и в самом деле в нем что-то изменилось.
— Мы в институт, ненадолго, на час, не больше, — сказала Гиданна, прижавшись к Андрею горячим боком. Такси мчалось быстро, ни разу не остановившись у светофоров, потому что все время перед ними бып зеленый свет. 'Шофер такой опытный или опять чертовщина?' — мельком подумал Андрей, снова не удивляясь такой странности. Должно быть, он на минуту закрыл глаза, потому что ни с того ни с сего вдруг ясно увидел перед собой какой-то двор, обшарпанную кирпичную постройку с плоской крышей посредине двора, проржавевшие ворота индивидуальных гаражей. Что-то важное было связано с этими гаражами, но, что именно, понять не мог. Машина дернулась, и он открыл глаза. Гиданна, наклонившись, смотрела ему в лицо.
— Что?!
— А что? — в свою очередь спросил он.
— Ты меня пугаешь.
— Пугаю? Чем?
— Я тебя совсем не чувствую. Раньше видела, что видел ты, понимала, что думал, а теперь — темно. Что случилось?
— Сарай сгорел, — сказал он невпопад.
— Ты мне расскажешь, все расскажешь, по минутам, по секундам.
Андрей пожал плечами и отвернулся, стал смотреть в боковое окно на быстро убегающих назад прохожих. Непонятное творилось с ним, обволакивало что-то тягучее, как патока, томительно радостное, в то же время пугающее неотвязностью. Он был уверен, что виной всему — Гиданна. Отдавал себе отчет, что попался враз и окончательно, что отныне его не существует вне этой женщины. И мучился от того, что она, как ему думалось, вполне может обходиться без него. Всеми силами старался справиться с собой, не спугнуть ее словом или жестом. Осторожно, чтобы Гиданна не угадала, о чем он думает, попытался разобраться а случившемся, понять, что же такое оградило его от ее проницательности? Но вместо этого замельтешили перед глазами какие-то тускло взблескивающие ложки да вилки. Догадался: мерещится фамильное серебро Клямкиных, которого он никогда не видел и знал только по описаниям пострадавших. Чего оно вдруг привиделось? Дело повисло? Ну да мало ли нераскрытых дел!..
Машина остановилась в незнакомом переулке возле старого дома. Гиданна взбежала на невысокое крыльцо с истертыми каменными ступенями, махнула Андрею рукой, то ли предлагая подождать, то ли приглашая идти следом, и скрылась за пестрой, как видно, не раз ремонтировавшейся дверью. Отпустив такси, Андрей тоже толкнул эту дверь и очутился в полутемном, уставленном шкафами и стульями коридоре, похожем на коридор коммуналки. Но за первой же приоткрытой дверью увидел столы с приборами и понял, что это и есть научный институт. Заглянул еще в несколько комнат-лабораторий и наконец увидел ее. Лучше бы он не видел. Лысоватый тип в белом пиджаке держал Гиданну за плечи и целовал. И Гиданна не отстранялась, улыбалась и жмурилась, будто это доставляло ей несказанное удовольствие. Андрей стоял в дверях, не в силах ни отступить, чтобы не пялиться в открытую, ни даже вздохнуть, так оглушило его это видение.
— Что жа ты, дорогая моя? — ласково укорял ее лысый. — У нас уже все готово. Павел давно разделся, иди к нему.
И Гиданна нырнула в другую дверь, даже не взглянув на Андрея. За той, другой дверью он успел разглядеть голую мужскую спину, одежду, брошенную на кушетку, и провода, провода. А лысый сел к пульту какого-то прибора с несколькими экранами, пробежался пальцами по кнопкам. На большом кране высветилась спина человека, вся в желтых, красных, синих пятнах. Пятна ожили, зашевелились, перетекая одно в другое, синие пятна светлели, желтые розовели.
— Ну как? — крикнула Гиданна из другой комнаты.
— Не очень, — ответил лысый.
Андрей шагнул к другой двери, увидел Гиданну полураздетой, с обнаженными до плеч руками. Она водила ладонями у голой спины, будто гладила, и пальцы ее вздрагивали. Андрей представил, как бы он сам млел под этими пальцами, и еще больше расстроился.
— Не получается! — крикнул лысый. — Срывы!
Гиданна обессиленно опустила руки.
— Кто-то мне мешает.
Обернулась, увидела Андрея, сказала раздраженно:
— Выйди, пожалуйста.
Он отступил. И тут обернулся лысый.
— Выйдите, вам русским языком говорят.
Так с ним еще никто никогда не разговаривал. Он вышел в коридор, мучаясь больше от того, что Гиданна ничего не сказала, не объяснила, почему он тут. Задыхаясь от обиды, Андрей толкнул дверь на улицу и решительно пошел прочь от института, ожидая, что вот сейчас Гиданна спохватится, выбежит на крыльцо, позовет. Так и дошел до перекрестка, свернул направо, в улицу пошире, сплошь залитую солнцем. В узком провале между домами увидел большой камень-валун, серебристую елочку и скамью — этакий райский уголок для отдыха, какие в последнее время стали появляться в городе. А на скамье-кем-то забытая нераспечатанная пол-литровка с желто-зеленой этикеткой — «Зубровка». Со всяким ротозейством приходилось сталкивайся, но чтобы позабыли бутылку водки — о таком Андрей и не слыхивал. Огляделся — не подвох ли, нет ли кого рядом, — а когда снова посмотрел на скамью, никакой бутылки уж не увидел. И пожалел, что бутылка — только видение, очень бы она была сейчас кстати, 'Довела! — подумал со злостью о Гиданне. — Еще немного, и свихнусь'.
Он сел на скамью и зажмурился, стараясь успокоиться. 'Не гневайся, — вдруг совершенно спокойно сказал сем себе, — не уподобляйся пособнику Тьмы. Человеку надлежит быть носителем Света'. Испуганно огляделся, подумав, что заговорил вслух и что кто-то, не дай Бог, мог услышать эту высокопарную сентенцию. Рядом никого не было, и на всей улице — странная безлюдность. 'Как разглядишь — носитель Света он или пособник Тьмы? — спросил сам себя. И сам себе ответил: — Да очень просто. Если человек всех чернит и подозревает, насмешничает, все подвергает сомнению и поруганию, такого мы интуитивно чураемся, считаем недобрым. Так же и с группами, организациями. Если какая все делает для разъединения людей, сеет рознь и вражду, разжигает ненависть, мы, ничего больше не зная о ней, уверены, что это пособники зла. Нетерпимость и жестокосердие — вот явные признаки слуг Тьмы… Не гневайся. При гневе и раздражении в человеке выгорает запас психической энергии, и он делается беззащитным перед дьявольщиной…'
Длинный назидательный монолог напугал Андрея. Никогда прежде ни себе, ни другим не говорил ничего подобного. Это были явно не его мысли. Подумал, что от такого самозаговаривания одна дорог к психиатру. Или же куда-нибудь, где можно выпить, — в ресторан, что ли? Он решительно встал, соображая, где ближайшая забегаловка, хоть и кооперативная, грабительская. И тут видел бодро шагавшего по улице лейтенанта Аверкина.
— Эй! — обрадовался он.
Не закадычный друг Аверкин, но и с ним, бывало, сиживали за одним столом.
— Ты чего тут?
— Отдыхаю.
— Ничего местечко, — огляделся Аверкин. — Сюда бы столик да пива.
