искрящееся, свежее, молодое и давно уже состарившееся, славное, священное, в общем, самое разное при разной погоде и для разных людей. Местные тетки продавали на причале омуль: соленый, копченый, горячий, сушеный… От нагретых сопок шло тепло, которое тут же смывало с тела прохладным ветром, дувшим с моря. Я завершила наше путешествие изящным пируэтом возле черного новенького «Лэнд- Крузера» на набережной и остановилась. Алексей вытер пот. - Я думал, ты сейчас в него въедешь, – сказал он мне, на что я беспечно ответила:
- Не боись!
А потом мы ели омуль, смотрели на мощный прибой, который размеренно бился о камни набережной, наблюдали за автотуристами, которые, в светлых маечках и шортиках, вспотевшие, вырывались из машин, чтобы хоть чуть-чуть подышать свежим байкальским воздухом. Дамочки смотрели из-под руки вдаль и фотографировались на фоне старенького парохода, притулившегося у причала, мужчины, завидев нас, разворачивали плечи сразу становились как- то более мужественными. Нам не хотелось думать, что они принимают нас за местных, и мы вызываем одно лишь желание – защитить от нашего присутствия своих жен и дочерей, и мы решили, что они нам завидуют. Да так оно и было, в самом деле! А никак иначе и быть не могло! Дорога обратно была мучительной, – я устала, ехала медленно, Алексей то и дело шипел, чтобы я ехала быстрее, но этого я сделать не могла, потому что, смотрите выше, я устала. Когда мы приехали домой, и я стянула с себя кожаные штаны, чтобы развесить их на балконе для проветривания, потому что они на всю квартиру воняли бензином, я увидела уже черную, налившуюся гематомой ногу. - Может, «скорую» вызвать? – спросил дрогнувшим голосом Алексей.
- Ага! Они мне приедут зеленкой намазать! – фыркнула я.
Ночью я узнала, что такое «асфальтовая болезнь» – меня «ломало», тошнило, болело все тело, нога горела огнем. Я никак не могла устроиться так, чтобы мне было полегче. На узкой тахте мне и одной бывало тесновато, а тут еще Алексей решил остаться ночевать. При этом спал он, как убитый, и разбудить его мог только звонок будильника в шесть тридцать утра. Когда же я все же растрясла его, он бессмысленно глянул на меня своими синими зенками и, сказав: - Ну, а я-то чем помочь могу… – снова уснул.
Я скрипела зубами, пила цитрамон и мазала ногу всем, что было в аптечке. Уснула я только тогда, когда Алексей утром ушел домой. Странно, но до сих пор я не воспринимала наши отношения всерьез, да, в общем-то, ничего серьезного и не было. Так, баловство одно. Всю зиму мы встречались два раза в неделю на квартире у его бабушки – Евдокия Давыдовна работала сторожем, и свою однокомнатную квартиру на первом этаже оставлять без присмотра боялась. В принципе, эти встречи нас ни к чему не обязывали, хотя как-то уже само собой подразумевалось, что мы друг друга любим. Да, мы были разные, но нас объединяли не только мотоциклы, мы одинаково смотрели на многие вещи. Например, и для меня, и для него деньги не были главными в жизни, он, конечно, как мужчина, относился к ним бережней, но и только. Как и во мне, в нем не было ни капли коммерческой жилки или дешевого торгашества. Ему было легче сделать красивый жест и сказать: «Бери! Дарю!», чем продавать, торговаться, и, как он говорил, «кромчить». Мы оба почти не пили и не переносили пьяных. Один раз, зимой, я специально позвала Алексея на «корпоративную вечеринку», чтобы посмотреть, как он себя будет вести, если напьется. Он сел рядом с нашим боссом, владельцем газеты, бывшим комсомольским вожаком, и решил в порыве озорства перепить «владельца заводов, газет, пароходов», я не мешала. Он оказался спокойным. Захмелев, он начал мне рассказывать о мотоциклах и мотоциклистах, а потом, когда я привела его домой, мирно уснул. Он не курил, и с первого марта бросила курить и я. Чего мне это стоило, могут догадываться только заядлые курильщики. Бывали времена, когда я выкуривала по две пачки в день. Неделю меня мучили черти, через месяц я решила закурить, долго откашливалась, плевалась и удивлялась, как можно было столько лет сосать такую гадость! Вряд ли Алексей оценил этот поступок по достоинству, – он не курил ни разу в жизни и не знал, чего мне это стоило. Между тем, в наших отношениях назревал перелом: его родные, сообразив, что ни к чему хорошему с их точки зрения наш союз не приведет, решили объяснить своему чаду, с кем он связался. Странно, но они мне очень нравились: было в их семье что-то крепкое, хозяйственное, притягивающее. В нашем городском обществе понятие «деревня» всегда почему-то связано с пьяным трактористом, нищетой, голытьбой, неграмотностью и непомерной злобой. Когда в детстве мой отец пытался втолковать своей городской дочке, что, мол, «все мы родом из деревни», в моем представлении он имел в виду прежде всего самого себя, так как вырос в далеком селе Троицке, где-то в Красноярском крае, под Канском, а общее же понятие, которое говорило о том, что все наши предки когда- то жили в деревнях, было настолько далеким, что его и всерьез-то воспринимать невозможно было. Здесь же я впервые столкнулась с той деревней, о которой мы бы все, наверное, мечтали – с работящей, непьющей, ладной, сильной, независимой ни от каких правительств, ведь тот, кто живет на земле, всегда может сам себя прокормить. Несмотря на то, что родители Алексея работали на предприятиях Ангарска, они по-прежнему оставались крестьянами в самом лучшем смысле этого слова: они знали, что и как растить, где покупать поросят, что делать, чтобы картошка уродилась, как обустроить будку для собаки, чтобы не околела в лютый мороз, как построить баню, как сложить печь… Праздники они справляли всей своей большой семьей, – приходили тетки, бабки, сестры, дальние родственники, стол ломился от яств. В первый раз я увидела, чтобы на столе было семь (семь!!!) горячих блюд! Друг с дружкой они были сдержаны в чувствах, помогали родне, чем могли, при чужих не ругались, а если ругались, то только наедине и только если был существенный повод. Таким поводом стала я. Зимой у них была надежда, что весной я вместе со своим мотоциклом съеду из их гаража навсегда. Конечно, они понимали, что Алексей какое-то время погорюет, но надеялись, что недолго: все что ни делается, делается к лучшему. Подозреваю, что зачинщицей была бабушка: она мечтала о толстой, розовощекой девке, которая взвалила бы на себя воз работы по дому, работала в огороде, пекла блины, строгала тазиками салаты, мыла пол и вытирала пыль. В принципе, ничего плохого в этих мечтах не было. Так оно и должно было быть, если бы Алексей не оказался заядлым мотоциклистом. Родители, в свою очередь, мечтали о внуках, а я, ну, никак не подходила на роль матери этих виртуальных пока детишек. Во-первых, я была разведена. Во-вторых, я была бездетной, а это их настораживало, в третьих, я была худой, в четвертых, я была выше Алексея. На полсантиметра! В пятых, я почему-то не вытирала пыль в их доме и не мыла посуду. Когда все аргументы были исчерпаны, его мама Людмила Иннокентьевна выдала последний козырь: - И что ты будешь делать, когда она располнеет?
