- Тоже стану толстым! – ответил находчивый Алексей.
Но последней каплей стала затеянная Евдокией Давыдовной ссора, в результате которой Алексей хлопнул дверью и ушел. Он позвонил поздним вечером в дверь и тут же, в прихожей, рассказал, что он поругался со своими, и ему негде ночевать, да и, в общем-то, жить. Я не колебалась ни секунды. Летом мои родители жили на даче, дома почти не появлялись, и я была уверена, что они одобрят мое решение. - Оставайся! Какой разговор…
Он еще немного потоптался и, стесняясь, сказал, что у него совсем нет денег, но дней через десять он должен получить зарплату. Он работал на нефтеперерабатывающем заводе и, в отличие от меня, деньги получал точно по расписанию. Всю свою зарплату, за исключением небольшой суммы «на бензин», он отдавал родителям. - Да не волнуйся, у меня есть немного, а в среду будут гонорары, окорочка есть, макароны, сало, вон, тоже есть, мне салом в прошлый раз заплатили, представляешь? Так что с голоду не помрем.
Он вздохнул и, пряча глаза, повесил свою косуху на вешалку, рядом с моей кожаной курткой. Кто бы мог подумать, что она провисит там до сих пор? Я так и не знаю, что привлекло его во мне. Быть может, мое страстное желание научиться ездить на мотоцикле, может быть – готовность сидеть в холодном гараже и безропотно крутить гайки и паять проводку. А быть может – сдержанность чувств или отсутствие скупости. Я не знаю. Мотоциклы пришлось перегнать на платную стоянку. Это было очень кстати брату Алексея Толику. Он вернулся с армии, и родители на радостях купили ему старенькую, рыженькую «копейку». Спустя месяц я не узнала гараж, – везде валялись зачасти и инструменты, в углах скопился хлам. Это был уже не тот гараж, в котором мы провели целую зиму. Вдвоем мы как-то отделились от всей остальной компании. Нам было достаточно друг друга. Один раз по весне мы все-таки приехали в сервис к Белецкому, Алексею понадобились какие-то запчасти. Это было грязное, темное, прокуренное помещение с низким потолком. Стол был завален мусором, смятыми пачками из-под сигарет, окурками. В грязных тарелках были раздавлены окурки, коричневые от чайного налета стаканы давно не мыли. Везде валялись пыльные запчасти от мотоциклов и мопедов, едко пахло растворителем. Белецкий в загвазданной краской и маслом спецовке, с грязными по локоть руками, с отросшими за зиму волосами ниже плеч, собранными в хвост, двумя пальцами, брезгливо держал сигаретку и косо улыбался. Улыбка у него была вроде бы и приветливая, но в то же время, словно бы говорила: «А нет, меня не обманешь, гляди, брат!» - Так ты у нас теперь на колесах? – спросил он меня, когда Алексей отошел в сторону с Яном, они рассматривали железо и обсуждали какую-то очередную переделку.
- Да, – просто ответила я.
- Ну что, как-нибудь тебя проверим? Махнем с тобой до Улан- Удэ?
Я даже опешила. Тоже мне, знаток нашелся. В этот момент Алексей взял меня за рукав, и мы ушли. Больше у нас не было особого желания общаться с Белецким. Да у него и без нас команды хватало. Пик Любви (1999 год, июль) К середине лета, после того, как Алексей убедился, что я вполне могу контролировать мотоцикл, мы решили куда-нибудь съездить. Куда? Раздумья были недолгими. В Аршан! Этот далекий курортный бурятский поселок у подножья Саян я запомнила с детства, сюда ездили отдыхать родители. В те времена было трудно, практически невозможно достать путевку на этот престижный по тем меркам курорт. Престижным он был отнюдь не потому, что здесь была выстроена современная здравница, нет, отдыхающее проживали в деревянных корпусах, все удобства которых были на дворе, развлечений тоже не было практически никаких – только кино в длинном, деревянном бараке, билеты в который стоили то ли десять, то ли пятнадцать копеек, да танцплощадка, оглашавшая уже устаревшими шлягерами распадок горной реки Кынгырги, вот, пожалуй, и все. Курорт был знаменит минеральной водой: бесплодные супруги вдруг исцелялись, обезножившие – начинали ходить, ослепшие прозревали. Я отдыхала здесь вместе с родителями, чаще – с мамой. Мы жили «дикарями», снимая комнату у местных бабулек, которые таким образом промышляли неплохую добавку к пенсии. Мама покупала «курсовку» и принимала ванны, душ, пила по особому графику воду, в общем, предавалась тому, чему с особым удовольствием предаются все женщины – ухаживала за собой и своим здоровьем. Мне было лет десять-двенадцать, и я умирала от тоски, потому что заняться было совсем нечем. За забором вплотную к поселку подступала тайга, прогретые солнцем, крупные, белые, обкатанные камни гордой Кынгырги были ко мне равнодушны, беленые известкой статуи пастуха и пастушки у парадных ворот санатория бесстрастно смотрели на черноголового ребенка в рваных брючках. Брючки были все время рваными, потому что я часто падала, спотыкаясь о камни, торчавшие из земли на всех здешних тропинках. Еще я помнила большую беседку в восточном стиле, маленький павильончик, в котором можно было набрать воды, – холодная минеральная вода била из черных рожков в темную утробу центрального бассейна. Здесь пахло известью, чуть-чуть сероводородом, запах был не отталкивающий, а, скорее, притягивающий, так пахнет мел, который ты грыз в детстве. Минеральная вода была прозрачная, чистая, наполненная пузырьками, взрывающимися на нёбе, освежающая, её хотелось пить, и пить, и пить, и не хотелось останавливаться. Ни одна другая вода так не утоляла жажду. По берегу Кынгырги то там, то здесь из белых труб под давлением била минеральная вода, покрывая прибрежные камни кремово-белыми или желтовато- оранжевыми наплывами. Курортники по очереди подставляли свои бледные, обезжизненные болезнью и работой тела в надежде набраться здоровья, вокруг голых тел вились жадные до крови откормленные пауты.
