(2002 год, 29 июня) - Ты уже уходишь? – сонно спрашиваю я и вздрагиваю – сырость забирается под край спальника и холодной лапой гладит меня вдоль спины. – Еще так рано…
- Надо, – жестко говорит Алексей. – Вставай, поедим…
- Я не хочу…
- Надо! – снова твердит он, и я понимаю, что мне придется вставать, – я все равно не усну больше, если он уйдет.
А он уйдет… - Ты не видела мои сапоги? – спрашивает Алексей и начинает рыться на моей стороне палатки в вещах.
- Не лезь, сейчас найду, – я сажусь и, не глядя, вытаскиваю его маленькие черные сапоги – они тридцать седьмого размера.
- А стельки не видела?
- Нет… Возьми мои из кроссовок.
- Не надо, так сойдет…
Я выглядываю из платки, смотрю на Алексея. За прошедшие дни он оброс мягкой светлой бородкой и похудел. Я натягиваю на себя военные штаны и понимаю, что сама похудела не меньше, – они сваливаются с меня. Я нашариваю в кармане палатки веревочку и протягиваю её в петли, все равно ремня нет, а так хоть держаться будут. Алексей раскочегаривает потухший костерок, сует с краю котелок с чаем. Мы быстро запихиваем в рот холодные макароны. Сегодня это уже не макароны даже, а какая-то слипшаяся масса, попахивающая горелой резиной, но есть надо. Хотя бы это. - Ладно, домовничай… – Алексей бросает мне эти теплые слова по привычке. Домовничать здесь негде и не с чем. Он надевает поверх штанов и сапог химзащиту – она у него цельная, с калошами, и медленно, устало уходит. Я провожаю его до воды. Река грохочет, пенная вода уносится вниз – она несет с собой всякую мелочь, смытую с берегов – листья, мелкие ветки, над кипящей водой поднимается пар, из-за него все кажется нереальным – словно находишься на поверхности котла, в котором кто-то огромный готовит себе обед.
Я хватаю Алексея за рукав, потому что мне голову приходит отличная идея. - Лёш… Послушай… Все голодные, всем жрать надо, а сил нет. Скажи Будаю, пригоните сюда одиночку – сгоняли бы на ней в Кумору, притащили бы продуктов! Дорога, конечно, может быть плохой, но одиночку–то двое мужиков протащат! – я вдруг соображаю, что они могут решить, будто я спасаю свой мотоцикл, – и я добавляю:
- Ну, пусть не одиночку, пусть любой другой мотик, отцепим коляску, сгоняем в деревню, хоть хлеба купим!
Алексей глядит на меня с мукой. Он не привык, не может и не хочет ни с кем конфликтовать. Убеждать Будаева ему тоже не хочется. Но он вымученно кивает головой, соглашаясь. - Ладно? – спрашиваю я.
- Хорошо, – говорит он, – так нужно было еще вчера сделать – тогда у нас уже сегодня был бы нормальный хавчик. Но ты же знаешь Будая…Я попробую.
Он уходит, а я остаюсь. Я мою в реке котелок и миску с ложками. Руки стынут. Даже смыть мыло с рук и то – проблема: пальцы начинает крючить от холода. Я натираю посуду песком на берегу и споласкиваю её, а потом возвращаюсь и начинаю активно бездельничать: таскаю со склона хворост, не даю огню погаснуть, слежу за уровнем воды в Срамной, то и дело обхожу свои владения и прислушиваюсь, старясь различить за ревом реки какие-нибудь посторонние звуки. Например, рык медведя или шум двигателя. Но слышу только одно – странный, навязчивый звук, который пробивается сквозь шум реки, сквозь шелест дождя. Этот звук похож на нудное, заунывное дребезжание языческого камуса: а-ндынь, н-ндынь…н-ндынь-нь-нь…н-ндынь-нь-нь… – он то усиливается, то затихает, но не исчезает совершенно, он слышен везде – и на берегу реки, на склоне, возле кустов, за кустами, у костра. Я лезу в палатку и натягиваю на голову воротник куртки – не помогает, не помогает ничего. Да что это за наваждение такое? Никуда от него не деться. Я выбираюсь из палатки, снова и снова обхожу бурхан, стараясь найти источник звука. Может быть, это шумит река? Я прислушиваюсь к шуму воды, но ничего похожего на этот сумасводящий звук не нахожу. Мне начинает казаться, что это все-таки вода, она попадает в забитую каменюками «бетономешалку», там шум воды резонирует, отражается от стенок – вот и получается тоскливое гудение. Я пытаюсь подойти по берегу поближе к «бетономешалке», но это не получается – здесь обрыв, и вода под обрывом глубокая, но и отсюда, с десяти метров, я слышу, что вроде бы никакого особого шума от «бетономешалки» не исходит – слышен только рокот реки. Тогда что это? Что? Я не знаю, я смотрю кругом и понимаю – от звуков камуса никуда не деться, надо терпеть. Надо… «А-ндынь, н-ндынь…н-ндынь-нь-нь…н- ндынь-нь-нь…» – можно придумать еще одну легенду: альпинисты рассказывают страшилку про черного альпиниста, спелеологи – про ледяного собрата, а я придумаю историю про безумного шамана-оборотня – он рыкает на мототуристов медведем, а если испугать не удается, усыпляет их бдительность камусом, а
