потом их находят в лесу, одичавших и лишившихся разума… Мне, кажется, светит именно такая перспектива, особенно, если я просижу тут до вечера. Надо чем-то заняться… Я кипячу на костре воду, умываюсь, потом пытаюсь получше обустроить палаточный быт, раскладываю вещи… У нас очень много грязных вещей, есть сырые футболки в пакетах. Что-то я развешиваю в палатке, что-то пытаюсь посушить у костра.. В вещмешке я нахожу половину луковицы, которая осталась после вчерашнего ужина, я разворачиваю полиэтиленовый пакетик, и в нос бьет насыщенный, яркий запах свежего лука, – у меня сводит скулы от этого чудесного запаха и рот наполняется слюной. Я раздумываю весьма недолго, я не могу с собой совладать, это же издевательство, сунуть мне под нос эту пахучую, прозрачно-белую, хрустящую под пальцами половинку луковицы! Я воровато оглядываюсь и вцепляюсь в неё зубами. Ничего вкуснее я в жизни не ела! Никогда! Ничего! О вы, глупые французские гурманы, платящие за какие-то мерзкие трюфели целые состояния! Вас просто надо лишить соли и специй и отправить на двадцать дней в северную тайгу, и вам самая обычная луковица будет дороже родового имения! Луковица подмороженная и от этого необычайно сладкая и сочная, я проглатываю первый кусок, а потом начинаю откусывать понемножку и похрустывать тонкими листиками. Я её нюхаю – какой запах! Преступление не остается незамеченным – с луковицей во рту меня застает Алексей. - Ах ты, хомячок! – слышу я окрик, и вздрагиваю. Фу ты, напугал!
- Хочешь? Со вчера осталась, а я и забыла…
Он с сомнением смотрит на луковицу, потом отрицательно мотает головой. - Не надо! Ешь…
- Вы уже близко?
Алексей странно кивает и невозможно понять, далеко или близко мотоциклы. - Я переоденусь, промок. Есть там что-нибудь сухое? Дай.
- А что насчет мотоцикла?
Кажется, он скрипит зубами в ответ. - Сперва вроде бы Будай согласился, а потом видать, перетерли с Мецкевичем, он уперся – и ни в какую! Он думает, что таким образом ты хочешь свой мотоцикл вытащить…
- Так пусть свой сюда вытащит, мне все равно, отцепим коляску, съездим в Кумору… Ну, пусть хоть Олега отправит в Кумору, жрать-то что будут? – скорее всего, у нас еще остался килограмм риса и банка тушенки, но, наверное, это все. – А если бензин закончится? Мы хоть канистру бензина сюда привезли бы…
В этом моем предложении есть смысл – продукты еще можно притащить на себе, канистры с бензином на себе не попрешь – мы не в той физической форме, чтобы канистры таскать. - Я думаю, он решил так, – Алексей тяжело вздыхает, он уже окончательно измотан и не хочет тратить силы на разговор, – или все мотоциклы вытащим, или пусть все пропадают…
- А если оставить понты и подумать? Пусть хоть Женькин мотик вытащат, чего парню-то страдать!
- А-а… – Алексей раздраженно машет рукой, и ругается. Он очень много ругается в этом походе. Впрочем, и я от него в этом деле не отстаю.
Я шарю в «Манараге», достаю сухие джинсы, вытаскиваю свое трико. - Вот, – я почти насильно заставляю надеть Алексея теплое трико, он отказывается, уверяя мне, что ему не холодно, но руки у него холодные и ноги – тоже. Пока он переодевается, я пытаюсь растереть ему ступни, отдаю свои теплые носки и резиновые сапоги – в его черных сапогах вода, да и стельки он так и не нашел. Я вообще не понимаю, как можно ходить без стелек – там же пустая подошва с перегородками. Но он отказывается от моих сапог и одевает кроссовки, мотивируя это тем, что все равно сверху химзащита.
- Мы уже скоро, – говорит он и снова уходит.
Я снова сижу на пороге палатки: сама внутри – снаружи только ноги и голова, смотрю на снующих в траве пищух, слушаю их свист и снова слышу жутковатый вой шаманского камуса. Я затыкаю уши пальцами, но звук – сильнее. Он – в голове, кажется, в самом мозгу что-то звенит, гудит и никак не хочет затихнуть. Видно, здорово я разозлила своим присутствием хозяина бурхана. А может, злой дух давно не видел женщин? - Н-н-ы-у-у-у…Н-н-ы-у-у-у… Н-н-ы-у-у-у…Н-н-ы-ы-ы…
Я сморю вверх, на гору – её сверху съела туча, обкусала высокие пихты и даже кусты умудрилась кое-где обглодать: их нет – только серенький, почти бесцветный туман на месте верхушек. Странное это место – словно проклятое, только вот кто и когда его проклял? Тут уж поневоле начнешь верить в местных злых духов. Теперь мне, например, кажется, что звук
