– Я помню ее, она меня на руках носила. – Ангел кивнул и улыбнулся легко и радостно.
– Мне нужен Стас.
– Я сделаю чай. – Кумус ушел в кухню, Ева пошла следом.
– Мне очень нужен Стас.
– Я могу тебя покормить, – не слышал ее Ангел. – Я покажу тебе клип, ты там в ванне, и песня красивая, тебе понравится. Это тоже ты, – он ткнул в фотографию на стене у стола.
– Ничего себе архивчик, – восхитилась Ева.
– Тебя выбирают сразу из всех. Стас умеет передавать состояние души, он мастер в фотографии.
– А я думала, что это я такая несравненная, надо же!
– У тебя круги под глазами и веки тяжелые. Хочешь, я сделаю тебе массаж лица и маску на глаза? Десять минут – все пройдет.
– Я хочу Стаса.
– Ты пришла ругаться?
– Нет. Я пришла за помощью.
Кумус неуверенно повертел в руках крышечку от чайника, пожал плечами и кивнул, чтобы она шла за ним.
Стас Покрышкин лежал в гардеробной на шкуре. Пахло перегаром, мочой и рвотой. На включенные лампы великий фотограф и режиссер никак не отреагировал, а на попытку поднять его выругался грязно, но шепотом.
– Помоги. – Ева кивнула Кумусу, вдвоем они отнесли Покрышкина в ванную. Ева открыла воду, Стас подмокал снизу, темные пятна расплывались на брюках.
– Вари кофе, – вздохнула Ева, – еще нужен лимон, томатный сок. И давай, пожалуй, маску на веки. Я посижу с ним минут десять.
Ева сидела рядом с ванной, расслабившись и откинув назад голову с зеленой кашицей на веках, Стас Покрышкин равномерно заливался холодной водой. Когда вода закрыла его живот, намочив галстук, Покрышкин проявил некоторые признаки беспокойства. Он открыл глаза и уставился на сидящую женщину. Потом оглянулся беспомощно и спросил:
– А Пискунов тоже тут?
– Нет. Я тут одна, – ответила Ева, не открывая глаз.
– А где Пискунов?
– Понятия не имею.
– Значит, тебя Фабер привел? – не унимался Стас, вытащив из воды галстук и наблюдая, как с него капает вода. – Ты – Ева Апельсин! Он тебя нашел, да? Теперь уволят Лидочку-козу. Я сразу говорил, что она не подходит на эту роль.
– А я подхожу? – Ева чуть приоткрыла веки.
– Ну, ты – это же ты! Тебя режиссер уже видел?
– А тебе не холодно? – поинтересовалась Ева, наклонившись над Стасом и смывая с век кашицу. Покрышкин таращил глаза, наблюдая, как в воде возле его лица расплывается перемолотая петрушка.
– Некоторый дискомфорт наблюдается. А зачем я тут?
– Ты трезвеешь. Ты мне нужен. Только если ты не чувствуешь конечностями и спиной, что вода холодная, боюсь, что потребуется помощь врача.
– Я чувствую, а что делать?!
– Начни расстегивать пуговицы, раздевайся и вставай.
– А ты тут останешься? – не понимал Покрышкин.
– Да. Я останусь тут и внимательно отслежу этот процесс.
– Логично. Сначала ты лежишь голая в ванной, потом я должен. Все правильно. А пуговицы какие-то неправильные, они не расстегиваются.
– Кумус! – крикнула Ева, приоткрыв дверь. – Неси кофе.
– А что, горячую воду отключили? – наконец-то затрясся Покрышкин.
Через десять минут он сидел на кухне, укутанный в махровый халат, и пил третью чашку кофе.
– Может, все-таки для поддержания сил одну рюмочку, а? На брудершафт!
– Нет. – Ева была неумолима.
– Если ты хочешь сняться или изобразить на себе смерть, то рюмочка для работы мне просто необходима!
– Покрышкин, как меня зовут?
– Ева Николаевна Курганова, следователь отдела по убийствам, – отрапортовал Покрышкин.
– Молодец. Давно это было. Я уже не следователь. Я не хочу сниматься или устраивать свою смерть.
– А может, все-таки пару кадров, а? По рюмочке, и пару кадров. Раздеться можно в гардеробной. Я же чувствую, что тебе от меня что-то надо, я чувствую, – погрозил пальцем Стас.
– Слушай, а почему ты вообще в запое? Что-то я такого раньше не помню, ты разве пил, когда мы встретились первый раз?
– В рот не брал, – кивнул Стас, – вел правильный образ жизни, был вегетарианцем. Женщина. Все дело в женщине. Насилие само по себе условно, если ты меня понимаешь. Что есть насилие вообще? Угроза жизни, увечья? А когда тебе водку в рот вливают, потом целуют взасос, потом гуся с кашей, потом гребешки маринованные, а щечки копченые! Насилие по доброте душевной или по любви – самое отвратительное насилие в мире! Но если разобраться, – доверительно склонился он через стол к Еве, – то насилуют тебя ежеминутно. Как только ты, тепленький, включил рано утром телевизор, ты немедленно насилуешься определенно подобранными фактами общемирового насилия. Тебя насилуют рекламой, толпой в метро, отвратительными манерами, тебя насилует женщина, улыбнувшись, она искалывает тебя шипами своего насильного магнетизма, тебя насилует ребенок, потому что грязный просит милостыню, старик, потому что тащит на твоих глазах пустую бутылку из урны, школьница, потому что умеет посмотреть, как шлюха, шлюха, потому что тебе ее жалко, как школьницу! А ночью один, нет, ты подожди, не перебивай, а ночью я сам себя насилую самой жалостливейшей жалостью и самым отвратительнейшим отвращением. Но как бы там ни было и что бы я ни придумывал для объяснения этого вселенского траханья, все дело в женщине! Аминь.
– Фу-у-у… – выдохнула Ева. – С тобой невозможно разговаривать. Оказывается, в больших дозах ты непереносим.
– Я сразу сказал, что мне надо выпить.
– А я хочу видеть эту женщину.
– Которую именно? – заинтересовался Стас.
– Которая насилует тебя водкой, гусем с гречневой кашей, гребешками и этими…
– И копчеными щечками?
– Точно!
– Тут есть проблема. Я тоже трезвый всегда хочу ее видеть. Но в силу необычайно длинного расстояния я просто физически не попадаю туда трезвым. А пьяный я ощущаю насилие очень болезненно. Очень.
– Я довезу тебя туда трезвым. Обещаю.
– А вот этого не надо! – закричал Покрышкин. – Не надо этого!
– Мы теряем время, – посмотрела Ева на часы. – Тебя изнасиловать одеванием, или ты сам предпочитаешь выбрать цвет рубашки и брюк?
Гостиница в Загорске была полупустой, но в ресторане народ слушал Моцарта – четыре человека в концертных одеждах лихо управлялись со скрипками, фортепиано и флейтой. Пахло водорослями, все ели кальмаров. Хрустов попросил бифштекс, а Полина попросила не резать кальмаров, не заправлять, а подать отваренные тушки отдельно, а соус и зелень отдельно. Ее очень рассмешило, что два отварных яйца тоже подали отдельно – они лежали на блюдце очищенные и голубовато-беззащитные. Соус Полина слизывала с пальца, который медленно засовывала в соусницу, потом вытаскивала, наблюдая стекающие капли.
– Ты здесь живешь? – поинтересовалась она.
