Кто-то, потоптавшись, двинулся прочь.
Поздней ночью, когда Платон искал на ощупь анютины глазки на клумбе у домика садовника, он узнал, что приезжал Вениамин.
– Уехал уже. Сказал, что ты не в форме разговоры разговаривать, – доложил Гимнаст. – Иди спать, я тебя прошу. Ты тут все истоптал.
– Я хочу съесть одну анютину глазку. На счастье. Это ведь кладбищенские цветы, да?
– Платоша, иди спать.
– Кладбищенские! – Платон погрозил пальцем наугад, на голос. – Я хочу съесть один цветок. Мне очень надо.
– Тебя не могло так размочить графином вина, – задумчиво произнес Гимнаст.
– Не могло, – согласился Платон. – Я спирту в него добавил.
– Ты, Платоша, тяжелый очень. Мне тебя до дома не дотащить.
– Ой-ой-ой! – кривлялся Платон, стоя на четвереньках на клумбе и чувствуя, что сам себе противен.
Он проснулся на следующий день к вечеру. В постели – несколько увядших анютиных глазок. Вышел на улицу, смутно представляя, что сейчас – утро, день? Небо, равномерно затянутое пологом мелкого дождя, абсолютная неподвижность воздуха, отчего дождик не воспринимается посланием небес – кажется, что это туман сгустился.
Прошелся по саду, осмотрев изрядно увеличившиеся после его последнего здесь пребывания маленькие зеленые яблочки. Беспрестанно зевая, добрел до странной корзины на газоне. Постоял, подумал и осторожно приоткрыл плетеную крышку. В корзине была коробка от обуви. В ней кто-то шуршал. Платон закрыл корзину, выпрямился и долго наблюдал, как предприимчивый комар, усевшись на его большой палец, сначала несколько раз ткнулся носиком, примериваясь, а потом нашел нужное место для сбора крови и застыл, накачиваясь.
Чувствуя чудовищную вялость после сна, Платон хотел прогнать комара, но тот, зачумленный, вероятно, его тяжелой кровью, не пошевелился. Пришлось раздавить. Не зная теперь, что делать с пятном крови и выпачканным пальцем, Платон, оглядевшись, вытер свою кровь из раздавленного комариного брюха о пижамные брюки – темно-синие, в серую полоску. Теперь ничто не отвлекало его от корзины. Он опять открыл плетеную крышку, достал коробку и осторожно приоткрыл ее.
Тараканы. Несколько десятков тараканов. Больших.
Вернув коробку в корзину, Платон побрел к фонтанчику и долго стоял там, вздрагивая от сырости и чувствуя, как брюки намокают снизу от травы. Вдруг он заметил, как что-то блеснуло возле девочки в цветке. Ни о чем не думая, Платон шагнул на клумбу, царапаясь о шипы роз, поднял руку и вытащил небольшое зеркальце. В нем он увидел Гимнаста – позади себя далеко на газоне. Вот Гимнаст взял корзину. Несет ее к оранжерее. Вот он входит туда. Высовывается. Осматривается. Заметил Платона на клумбе.
Выйдя на газон, Платон сбросил мокрые шлепанцы и пошел босиком. Эти тараканы, несомненно, уже выпущены в оранжерее. Может быть, их уже пожирает племя маленьких богомолов. Это все понятно. Непонятно одно – как он сам дошел до такого странного непротивления? Посторонние люди в его квартире, пианино с замками, три сотни богомолов в оранжерее... Предчувствие беды опять стиснуло сердце, но дождь-туман сразу же расслабил эту хищную хватку, обволакивая все собой, как ватой.
Платон пошел к дому. Спать.
Он спал дня три. Или четыре. Раз в день Гимнаст приносил поесть, после чего Платон запирался в спальне часа на два, потом бродил некоторое время по двору, беспрестанно зевая, и опять шел спать.
В четвертую трапезу (парочка кур-гриль, явно из придорожного кафе – еще теплые, завернутые в фольгу, рыбная нарезка, помидоры и большая дыня) Платон обнаружил, что ему больше не зевается.
– Вениамин звонил, – доложил Гимнаст. – Просил поговорить с тобой.
– Никого не хочу видеть, – категорично заявил Платон.
Гимнаст кивнул с пониманием, потом, убирая со стола, небрежно обронил:
– Платоша, это само не рассосется.
– Рассосется! – уверенно заявил Платон. – Вокруг меня плетется заговор, если меня не будет, заговор не сработает.
– И что, так и будешь здесь сидеть?
– Не твое дело.
– Спать по двадцать часов, есть и дрочить под видеокассеты?
– Убирайся, – спокойно приказал Платон.
– Хочешь, я девочек закажу из «Сакуры»?
– Отстань.
– Маленькие вьетнамки, хрупкие, совсем как девочки на твоих кассетах.
Платон тяжело посмотрел на Гимнаста. Тот на всякий случай отступил подальше.
– Закажи, – вдруг кивнул Платон. – Из «Сакуры». И еды закажи, вина хорошего. И этого... Скрипача. Помнишь, в прошлом году можно было пригласить скрипача по вызову. Виртуоз...
– Будет сделано, – засуетился Гимнаст. – Так я позову его?
– Кого?
– Веня ждет, согласишься ли поговорить.
– Он здесь?
– Здесь. Послал меня на разведку твоего физиологического состояния.
– Давно ждет?
– Час.
– В оранжерее был?
– Был.
Платон выбрался из-за стола, с удовольствием потянулся у окна, глядя, как племянник выгружает в оранжерею какие-то ящики.
– Розы привезли? – лениво поинтересовался он.
Почувствовав напряженное молчание, поворачиваться к Гимнасту не стал, только плечами дернул.
– Это Веня мышей привез, – решился Гимнаст. – Я попросил.
– Мышей... – задумчиво протянул Платон. – Если мне память не изменяет, год назад ты с большим трудом избавился от мышей в подвале. А теперь завозишь их в дом ящиками?
– Это другие мыши. Они... Они белые с красными лапками.
– Это, конечно, меняет дело...
– Они не попадут в подвал. Обещаю.
Подойдя к садовнику вплотную, Платон внимательно всмотрелся в его лицо.
– Гимнаст, – тихо спросил он, – ты их живыми режешь на кусочки?
– Господь с тобой, Платоша, – так же тихо ответил Гимнаст, шаря глазами по лицу Платона, – я их сначала – эфирчиком, эфирчиком... Сам говорил – бледненькие детки, прозрачные почти. Я это... нечасто. На следующую неделю я рыбу заказал. С душком чтобы...
– Тони! – закричал Веня с улицы. – Я мышей тебе привез!
Для разговора устроились на террасе.
– Гимнаст сказал, что ты не здоров и нужны белые мыши. Я привез почти двести штук. Тебе хватит на первое время?
– На первое время? Мне?! Конечно, конечно... – пробормотал Платон.
– Тони, у меня проблема. Тебя можно загрузить?
– Ну, – задумался Платон, – попробуй... Деньги?
– Нет. Понимаешь, я ничего почти не потребляю, а вижу ее каждый вечер.
– Скажи пожалуйста!.. – с участием пробормотал Платон. – Почти – это как?
– А вообще никак! Позавчера две затяжки сделал на «Крыше», а больше – ни капли. Ничего. Федька из дома не выходит совсем, мне приходится самому – за рулем, понимаешь?
– Понимаю. А она... которую ты видишь, это кто?
– Тут такое дело. Сначала она появлялась только ночью, так Федька сказал. А последние дни ходит, не прячась, и днем. Вчера Федьке нужно было ехать на разборку. Не волнуйся, это по старым нашим делам.
