посетителям не умели — их разводчик ещё сохранил достаточно здравого смысла, чтобы представлять ответную благодарность семьи. Келеф озадаченно заглянул в оранжерею.
— А, это ты, — донеслось на превосходном морите из пузырчатых зарослей, в которых паслись упитанные пятнистые слизняки.
Что-то шумно прыгнуло, шарики света, выбравшись из опрокинутой лампы, разноцветными искрами разлетелись во все стороны. Сталкиваясь с хрустальными стенками, они тонко возмущённо звенели.
— Дверь закрой — сбегут, — посоветовал всё тот же голос. — Поможешь словить?
— Холодная ночь, сахарный гость, — поприветствовал Сил'ан, выполняя наставление.
Лятх выпрыгнул на дорожку. Теперь он был прекрасно виден: длинное серебристое тело, остатки ног на всех сегментах брюшка, пара «грифельков» на хвосте — при прыжке они действовали как опорные рычаги. Усики на голове шевелились, два фасеточных глаза выпирали в разные стороны, а ещё три простых глазка влажно поблёскивали, в точности как у пушистых тварей.
Альвеомир называл его Агогика. Лятх, насколько знал Келеф, не возражал.
— Хозяина нет, — сказал он и добавил, предвидя недоумение: — В Маро этот клятый фестиваль оркестров, или как его там. Предложили соло флейты, он и растаял.
Келеф невольно рассмеялся. Альвеомир не имел обыкновения «таять», а флейте предпочитал гобой или кларнет. Всего вероятней, беднягу попросту сослали в столицу — Вальзаар или кто-то благоразумный из детей Мирэйю.
— Скверно, — оценил Келеф вслух. — Скажи, ведь он водил знакомство с охотниками?
— С Росами, — строго перебил серебристый Агогика. Сил'ан не успел обрадоваться, как лятх отчеканил: — Четыре поколения. Никогда не заговаривай с ним об этом.
— Почему?
— Почему да почему? Всем-то нынче нужна причина, — заворчал сахарный гость. — Сказано тебе: не надо.
Келеф улыбнулся, глядя на сердитого лятха, и ласково заверил:
— Не буду.
— Молодняк, он всегда любопытен, — сам себе сказал Агогика. — Старших слушаешь?
Келеф молча поднял брови, усмехнулся.
— Ладно, — сообщил сахарный гость, изучая его лицо, — видать тебе и без меня наставников хватает. Их, знаешь ли, хватает всем, даже тем, кто всё правильно делает. Тогда они учат, как делать неправильно.
Сил'ан поднял лампу и, осторожно отводя ветви, подобрался к первой светящейся жертве. Серебристый Агогика тяжело вздохнул.
— Правду сказать, тоска меня берёт, — заговорил он, ни к кому не обращаясь. — Вот как взгляну на хозяина. Всем же хорош, а от жизни отворачивается. Как же так можно? Искалечили его эти люди, — ещё один тяжёлый вздох. — Поговорить?.. А что говорить? Говорить бесполезно… Он ведь только на сотню лет с мелочью тебя старше.
— Только? — не удержался Келеф и сам удивился желчной иронии в голосе.
Он тотчас пожалел о том, что сказал, спиною чувствуя пристальный взгляд лятха. Казалось, тот вот- вот ответит, но шарики света один за другим попадали в плен лампы, а сахарный гость молчал.
— Не в людях дело, — сказал тогда Келеф, оглянувшись. — Мы сами калечим себя, потому как совсем не понимаем, что творим.
— В людях, в людях, — убеждённо заверил Агогика.
Сил'ан, легко улыбнувшись, сотворил недоумённый жест:
— Нэрэи тоже так считает. Считал, во всяком случае, когда я последний раз с ним говорил.
— И он, пожалуй, не устал от жизни, — намекнул лятх.
Келеф поймал последнюю искру и наклонился поставить лампу.
— А-а, — остановил его Агогика. — Я передумал: выпусти — красиво.
Сил'ан, не возражая, сдвинул крышку. Искры взметнулись красочным роем.
— Видишь, — довольно пояснил сахарный гость, — как хороша свобода.
Келеф рассмеялся, положив голову на левое плечо:
— Так свобода, — он выдержал паузу, — или подчинение старшим?
— А, по-твоему, они исключают друг друга? — искренне удивился лятх. — Не то нас делает свободными, что мы ничего не признаём над собою, а то, что мы умеем уважать стоящее над нами. Потому что такое уважение возвышает нас самих.
Сил'ан опустился на траву, прижал хвост, словно колени, к груди и обнял руками. Агогика прыгнул ближе, устремил усики вверх, и прочёл, подражая Альвеомиру:
Господин Сокода ждал за оградой Ледэ, недалеко от арки. Сюрфюс почуял человека задолго до того, как увидел, и вполне мог бы повернуться и уплыть прочь, желай он избежать встречи. Вместо этого Сил'ан неспешно миновал притаившегося весена. Шлейф платья, не военного — чёрного, с тихим шелестом полз по траве, словно клейкий туман на рассвете.
— Ему сказали, ты часто приходишь сюда, — вымолвил Ин-Хун в несвойственной ему тревожной, искренней манере. С каждый шагом вглубь парка он нервничал всё сильнее. — Остановись. Послушай!
Сил'ан медленно и равнодушно, словно в жутком сне, тонул в синем мраке листвы. Весен сглотнул комок в горле и заговорил пронзительно громко:
— Он пять лет назад стал увангом Сокода. Его родственник, прежнее лицо региона в Совете, умер. Цепь неожиданностей, и выбор пал на Ин-Хуна. Он избегал Сил'ан, потому что знает, как легко по неопытности стать игрушкой в ваших руках.
Полковник оглянулся через плечо. Его лицо белело, как у призрака в свете Лирии. Человек едва заметно шевельнул рукой, творя отвращающий зло жест.
— Его привлекли в тебе прямота, смелость, внутренняя сила. Он подумал: ты поможешь ему, научишь, как себя держать с Сил'ан. А потом и он чем-нибудь поможет тебе.
Живая темнота Ледэ поглотила изящный силуэт. Ин-Хун напрасно ждал: единственным ответом стал птичий хохот.
Ведьма возлежала на колеблющейся упругой шляпке гриба, усеянной мелким сором и опавшими листьями. Её платье на сей раз было иссиня-зелёным, с высоким воротником. На плечи женщина набросила длинную накидку из белого меха, пышные волосы стягивала на затылке узкая лента светоносного металла,
