Именно он, этот покой простого человека передавался сейчас ему, Луке Ильичу Мордасову, знаменитому артисту, жалкому истерику, не чувствующему под собой ни корней, ни дома, ни земли, ни близких.
– Спасибо тебе, – тихо произнес Лука.
– Пожалуйста, пожалуйста… – убирая приборы, Вэл протянул ему на своей широкой крепкой ладони две таблетки. – Вот это надо еще выпить.
Мордасов послушно выпил лекарство.
– И спите! Спите спокойно, – укрыл его одеялом Вэл. – Я дверь в вашу спальню оставлю открытой…
Мордасов остановил его движением руки. Тот замер на пороге.
– А домой… К семье тебя тянет? Парень замер в раздумье.
– Оно конечно… Но ведь я там за год не заработаю, что здесь за неделю получаю…
– Но все-таки дети без тебя там растут! – повысил голос Лука Ильич. – Ты хотя бы съездил к ним.
– Надо бы, – неуверенно ответил Вэл. – Но я же и здесь нужен! Куда ж вы без меня?!
– Я что, я уже… так немощен? Так стар…
Вэл сделал пару шагов к Мордасову и не смог сразу ответить.
– Я себе в жизни никогда не прощу… если упущу вас. Если что с вами случится! Так что хотите или не хотите… а я буду с вами… Около вас! Оберегать… Чем могу… Как могу! И не спорьте со мной!
Он подошел к двери и, оглянувшись, бросил напоследок:
– А дети – они всегда дети! У них еще вся жизнь впереди.
И вдруг выпалил каким-то горячечным, неестественно высоким голосом:
– Вас вчера вечером какой-то парень… Ну, молодой человек спрашивал. Говорит, ваш сын!
Завтрак этим утром подали прямо в номер. Аппетита у Луки Ильича не было. Он поковырял омлет, выпил пару чашек кофе и отодвинул поднос.
Он чувствовал себя не в своей тарелке. Так бывало почти всегда в день выступления, но сегодня неприятное, тягостное волнение было каким-то особенным. То ли сказывалось ночное недомогание, то ли разговор с Вэлом.
То ли…
«Нет! Не может быть у меня никакого сына! – гнал он от себя все возвращавшиеся мысли. – Лет восемь назад в Париже тоже объявилась какая-то лжедочь. Но с ней быстро разобрались тогда…»
Вскоре пришел доктор, вызванный Альбертом Терентьичем.
Мордасов с неохотой позволил этому мрачному, заросшему черными с сединой волосами, молчаливому профессору снять кардиограмму. Тот долго выслушивал его легкие, мял живот…
– Ничего страшного я у вас не нахожу, – подвел он итоги, складывая свои инструменты.
– Но я же ночью чуть не умер?! – возмутился Мордасов.
– И все-таки не умерли, – пожал плечами профессор, – а вообще помните: все мы смертны…
– Так что же со мной все-таки было?
– Ничего особенного. Возрастное…
– Что значит «возрастное»?
– То и значит, что вы не мальчик. Пора беречь себя. Гнать волнение, стрессы.
И добавил, уходя:
– Я оставил вам успокоительное.
Мордасов почувствовал себя обманутым. В глубине души он всегда считал себя очень здоровым человеком.
Но сегодня он втайне надеялся, что у него найдут что-то серьезное. И главное – дадут возможность отменить сегодняшний концерт.
Он страшился его. Своего первого выступления в России.
Когда он сел к роялю, чтобы одному, наедине вполголоса распеться, в гостиную влетел Карл Греве. Он был радостен и непривычно возбужден.
– Поздравляю, маэстро! Вы сделали чудо вчерашним выступлением в ресторане…
– Какое чудо?! – нахмурился певец. – При чем тут ресторан?
– Вы сделали больше, чем все рекламы. Все телевидение, интервью и афиши!
Греве буквально не мог перевести дух.
– Да что случилось-то? – рявкнул на него Мордасов.
– Слух о вашем пении в этом…
– В «Национале»…
– Да, да, в «Национале»… Он пронесся по всей Москве. С утра звонят и звонят… Просто шквал звонков… Кассы Большого зала забиты народом. Раскуплены все самые дорогие билеты. Те, что по две тысячи долларов! Это уже успех! Звонили даже от премьер-министра… Из посольств. Возможно, будет даже президент!
Он выпалил все это на одном дыхании и буквально упал в кресло.
Мордасов сделал вид, что все это его не взволновало, и продолжал распеваться.
– Вы оформили бумаги… для концертмейстерши? Греве ответил не сразу, приходя в себя.
– Я подготовил контракты. – И замялся. – Но там есть некоторые проблемы с ее семьей.
Мордасов не хотел сейчас продолжать эту тему.
– Завтра! Все завтра… – И он махнул рукой, давая понять, что хочет остаться один.
Когда Греве вышел, Лука Ильич закрыл крышку рояля и некоторое время сидел молча, глядя перед собой.
Сегодня, в день выступления, он должен отдохнуть. Полежать, поспать, побыть одному. Так всегда было перед большими концертами.
В номер к нему были закрыты двери. Строжайший приказ. Даже его сотрудники не должны у него появляться.
Он прошелся по номеру, подошел к окну. И вдруг услышал какой-то шум около двери. Лука Ильич словно ждал его…
Мордасов бросился к двери, распахнул ее… В коридоре перед его номером шла какая-то возня…
Вэл пытался удержать немолодую, полную, плохо одетую женщину, которая, как заклинание, выкрикивала только одну фразу:
– Я должна увидеть Луку! Я должна увидеть Луку… я должна…
– Вэл, отпустите ее… – тихо сказал Мордасов и почувствовал, как мурашки пробежали по телу.
Женщина, высвободившись из рук охранника, вдруг замерла и сделала невольный шаг назад.
За ее спиной Лук только сейчас разглядел в полумраке коридора длинную фигуру худого молодого человека.
– Я должна… была увидеть… тебя! – почти шепотом проговорила маленькая толстая женщина и стянула с головы несвежий линялый платок.
– Вы же приказали никого не пускать… – начал было оправдываться Вэл, но Мордасов не слышал его.
Он смотрел на странного цвета волосы этой знакомой ему женщины… Они были двухцветные – у корней седые, а сверху крашенные яркой хной…
Она перехватила его взгляд и попыталась прикрыть голову.
– Я к вечеру успею… покраситься как следует… – извинилась она, – к твоему концерту! Я понимаю, мы не вовремя. – Она оглянулась и рукой подозвала молодого человека. – А это… главный мой тебе… подарок! Ты узнаешь? – У нее перехватило дыхание и на глазах выступили слезы. – Ты понимаешь? Да?
Мордасов глянул на лицо юноши и тут же отвел глаза.
– Заходите… – медленно и тихо сказал Лука Ильич и распахнул перед ними дверь своего номера.
Он узнал ее.
В этой постаревшей, толстой, дурно одетой женщине, не закрывающей рта, раскрасневшейся и слегка напуганной неожиданным успехом своей затеи, Лука Ильич узнал Галочку Комолову.
Галчонка! Травести из ТЮЗа, миниатюрную, талантливую, по-своему уникальную актрису на роли мальчиков. По-своему обаятельную – очень некрасивую, с носом картошкой, аляповатым лицом и
