– А что я должен был услышать?… Жаба нежно свистела. Кричал сыч. Звонил в колокольчик сверчок. Еще что?
– Ну, что-нибудь не совсем обычное.
– Вроде бы нет, а ты?
– В Капище ночью плакали.
– Слуховая галлюцинация?
– Вроде бы нет, - сказал Давид нерешительно. - Отчетливо так было слышно. А ну, пойдем-ка…
Возле входа в зиккурат он ткнул пальцем:
– Смотри!
На влажном песке четко отпечаталась детская ступня - маленькая круглая пяточка, круглые выбоинки пальцев. Цепочка следов вела из пещеры в заросли эремурусов, и оба они невольно посмотрели туда, будто ожидали увидеть заплутавшего ребенка. Потом переглянулись.
– Прямо шарады какие-то, - досадливо сказал Давид. - Ну откуда здесь ребенку взяться, скажи на милость? Почему у него только четыре пальца, а не пять? Почему в тюльпане музыка играет, как в «Спидоле»?
– Погоди, погоди, - встрепенулся Ашир. - Четыре пальца, говоришь?
Он быстро присел, рассмотрел следы, выпрямился и негромко рассмеялся:
– Да это же след дикобраза. Ди-ко-бра-за!
И он снисходительно потрепал Давида по плечу.
– Ладно, брось! - Давид был явно смущен таким поворотом «шарады». - Какой дикобраз, если дитя плакало?!
Тьма была непроницаемой, какой-то первозданной, изначальной. И в этой кромешной тьме плакал ребенок. Совсем маленький и совсем беспомощный. Его оставили - и ушли. Пусть его плачет! Пусть детские пальчики хватают пустоту. Но что-то неуловимое, способное быть и добрым, и жестоким находилось рядом, осторожным дуновением-ощупыванием изредка касалось лица, шеи, рук.
А реальность отсутствовала. Загнанная в подсознание, она билась, как муха в паутине, в этом вязком непроницаемом мраке. Но самой определенной реальностью был детский плач! Плач негромкий и унылый, не оставляющий места для надежд, ибо там, за стеной тьмы, за гранью сущего, устали плакать тысячи и тысячи лет… Конечно же, глупее глупого было воспринимать эти звуки в их элементарной модификации. Но так уж устроен человек, что его рассудочность уступает место импульсивности, когда раздается крик о помощи.
– Аши-и-ир!… - пробился к его сознанию голос Давида, и тьма стала медленно, неохотно отступать. - Где ты, Аши-ир? Отзовись!
Он обрел способность шевелить языком и закричал неистово:
– Здесь я!… Здесь, Давид, в Капище я-а-а!
И опять совсем рядом заплакал младенец.
– Дави-и-и-ид! - теряя самообладание., закричал Ашир и бросился в темноту.
…Очнулся он на траве, увидел озабоченное лицо Давида. И солнце. Он улыбнулся.
И вдруг он опять вспомнил это ощущение падения в ничто, падение в глухой тишине без начала и конца, когда не знаешь, куда падаешь, вверх или вниз.
– Давид… что это было… там… в Капище?…
– Э-э, дружище, ты свалился в глубокий колодец в лабиринте галерей зиккурата. И если бы не пыль веков на дне его… В общем, считай, что тебе повезло.
Ашир содрогнулся, пошевелил руками, ногами, ощупал себя.
– Цел, цел, - засмеялся Давид, - врач тебя уже осматривал.
– Какой врач?
– Наш, экспедиционный, - Канабаев. Ведь все наши уже здесь - и Мергенов, и Самарин, и Хрусталев, и Майка, и Дурсун… Если б не они, мне бы нипочем тебя не найти…
– Ну и что Мергенов?
– Настроен сурово. Сказал: «Пусть в себя придет, тогда и разговаривать будем с вами обоими». - Давид помрачнел, задумался.
Ашир приподнялся, сел, обхватил колени руками. Поодаль белели палатки, возле них кипела обычная экспедиционная жизнь.
– Ну а плач, плач ребенка?…
Давид оживился:
– Следы дикобраза помнишь?
– Да я на голос побежал, на плач то есть, - сказал Ашир.
– И здесь объяснение простое. Устройство такое в камне вырублено. Ветер в нем плачет. Жрецы большие мастера были на такие вещи. Мергенов и в лабиринте, в котором мы плутали, уже успел разобраться.
Ашир пощупал часовой кармашек брюк: здесь ли кристалл? Он вытащил его, повертел в руках.
– Ну а тюльпаны? Они же нам не приснились?
– Тут пока - белое пятно. Но уже ясно, что цветочки имеют какое-то отношение к алтарю зиккурата. Теперь падай в ноги Мергенову и моли его, чтоб он простил твои грехи и включил в исследовательскую группу.
Медленно, бесшумно, как сова, полетела ночь, роняя перья тьмы в ложбины и к подножию холмов.
Ашир ушел из палатки, чтобы подумать, сосредоточиться. Потом лежал ничком на траве, вытянув перед собой руки. В кончиках пальцев приятно покалывало. Если бы кто-то посмотрел со стороны, то увидел бы искорки, крохотные молнии, проскакивающие между землей и пальцами Ашира, - это давал знать о себе кристалл тюльпана. Ашир лежал ничком в полусне, каждой клеточкой тела, каждой молекулой воспринимая земные токи - целительную силу земли. И это было так приятно - чувствовать себя неразрывно слитым с планетой, породившей тебя. Он еще не мог знать, что принесет раскрытие тайны кристалла, и еще не догадывался, что тюльпанный кристалл проявит себя, когда начнут считывать информацию, записанную в кристаллической структуре алтаря зиккурата, но чувствовал, что у кристалла проявится много других, почти сказочных свойств.
В палатке беспокойно ворочался Давид, шептал во сне: «Да, да, ошиблись… Признаем… Но зачем же из экспедиции?…» Наверно, разговаривал с Мергеновым и Хрусталевым.
Вдалеке, четко вырисовываясь силуэтом на темной сини неба, подремывал верблюд. Ему, наверное, грезились безбрежные - до горизонта - заросли упоительно вкусного колючего янтака: тот, что рос в лощине, он уже весь съел.
ЮРИЙ ШПАКОВ ДЕТОНАТОР
– Говорит Первый. Внимание, говорит Первый. Передаю сообщение чрезвычайной важности. Слушайте все. Слушайте все!
Ровный голос гремел во всех помещениях Корабля - не только в каютах и рабочих отсеках, но даже в отдаленных закоулках, куда обычно редко кто заглядывал. Впервые за время полета была включена специальная линия связи, предназначенная для самых крайних случаев. В такт словам пронзительным синим светом мигали огни сигнальных ламп. И каждый, каким бы делом ни занимался, застывал в напряженном ожидании.
